В 1968 году на большом Варшавском стадионе, во время проведения парадного государственного мероприятия, случилось чрезвычайное и трагическое событие — гражданский акт самосожжения. В праздничный летний день, на глазах почти 100 тысяч зрителей и социалистического правительства Польши в полном составе, Ричард Шивец лишил себя жизни — в знак своей солидарности с восставшей той весной Прагой. Это было проявление не только протеста, но и безграничного стыда в связи с тем, что в состав введенных в Чехословакию войск Варшавского пакта входили и польские подразделения. Ричард Шивец надеялся, что его публичная смерть, как голос большого колокола, поднимет поляков на борьбу с позорным режимом, покончит с конформизмом общества.
Случилось, однако, иначе. Четко, безупречно власть сделала все необходимое, чтобы даже те люди, которые сидели на соседних трибунах стадиона, ничего не поняли, ничего не увидели, ничего не запомнили. Органы безопасности сработали молниеносно и безошибочно. Все, кто имел малейшее отношение к самосожжению — милиция, медики, сотни зрителей, которые потенциально могли что-то увидеть, работники СМИ, родные, друзья, знакомые Ричарда — все они были взяты на учет, специально обработаны, надолго запуганы. В результате случилось настоящее социалистическое «чудо» — событие на стадионе осталось безнадежно незамеченным польским обществом, как будто его и не было. Польские СМИ не написали, не сказали, не показали ни единого слова или фото по поводу «инцидента». Ничего не дошло даже до западных медиа, которые тогда специально занимались правами человека в странах соцлагеря.
Страшная, чрезвычайно трагическая для любого общества ситуация — человек жертвует собой ради других, а эти другие этого не замечают или, еще хуже, притворяются, что не замечают.
Люди на стадионе мало что поняли еще и потому, что праздничное ритуальное социалистическое действо не прервалось ни на секунду из-за такой «мелочи», как гибель человека. (Первого мая 1986 года такой «мелочью» стали десятки тысяч демонстрантов на улицах Киева.) Девушки танцевали и пели веселые песни, величественно и снисходительно улыбались на почетных трибунах вожди — товарищ Гомулка со свитой. Гремел сводный оркестр. Даже на той трибуне, где все произошло, — никакой эмоциональной реакции. Последний крик: «Люди! Опомнитесь!» растворился в песнях, потонул в цветных лентах танцовщиц. Позже, гораздо позже узнала Польша обо всем, что тогда произошло.
Ричард Шивец до войны закончил Львовский университет, но не захотел преподавать в школе («учить детей лживой истории») и пошел работать бухгалтером. Имел прекрасную семью — красивую заботливую жену и пятерых детей. Всех их он вспомнил в своем завещании на аудиопленке, записанном задолго до праздника на стадионе. Каждому ребенку оставил что-то в подарок — Энциклопедию Гуттенберга, свои часы, трубку, с которой воевал в Армии Народовой, книги о сопротивлении тоталитарным режимам во Второй мировой войне, а также саблю с девизом «Честь и отчизна». Нежно благодарил жену за теплую и уютную семейную жизнь, а детям завещал «всегда верить в Бога и человека».
В Варшаве украинские журналисты имели честь встретиться с известным польским режиссером-документалистом, журналистом нового поколения Мацеем Дрыгасом, сделавшим фильм о Ричарде. На протяжении длительного времени он исследовал секретные когда-то архивы, встречался с людьми, знавшими Ричарда, искал свидетелей события на стадионе. Кстати, именно Мацей Дрыгас нашел аудиопленку-завещание погибшего и передал ее его жене (пленка была зарыта другом Ричарда в землю, где пролежала долгие годы). Результатом его поисков стал фильм «Услыште мой крик!», обошедший весь мир и получивший чуть ли не все существующие для документальных фильмов международные премии.
«Услыште мой крик!» — это акт справедливости. Благодаря ему Слово все же дошло до людей. Следует добавить, что все три сына пана Ричарда Шивеца принимали участие в движении Солидарности, были осуждены, а потом эмигрировали за границу. Они твердо уверены, что «если бы все повторилось снова, отец сделал бы то же самое!»
Фильм Мацея Дрыгаса заканчивается страшными документальными кадрами — на трибуне стадиона, в окружении моря зрителей, стоит человек, охваченный пламенем и дымом. Хорошо видно уже только лицо горящего. Невозможно смотреть и невозможно оторваться от этого лица — его черты не искажены ужасом, болью или отчаянием; глаза — сквозь языки пламени — спокойно смотрят прямо на тебя. Не многие люди в состоянии выдержать такой взгляд.
