Недавно украинская община в Польше отмечала грустную годовщину — 60-летие начала акции «Висла», осуществленной коммунистическим режимом военной операции, которая, по словам самих ее организаторов, должна была «разрешить окончательно украинский вопрос в Польше». В течение трех месяцев акции на северных и западных воссоединенных территориях, до войны принадлежавших Германии, поселили около 150 тысяч украинцев, силой изгнанных из своих родных домов на Южном Подляшье, Холмщине, Надсянне и расположенной на склонах Бескида Лемкивщины. Именно из западной части Лемкивщины, принадлежавшей уже к Краковскому воеводству (следовательно, до бывшей столицы Польши было оттуда рукой подать), из курортного городка Криница в одном из транспортов везли на балтийское побережье немолодого уже лемка — Епифания Дровняка, сегодня общеизвестного под именем Никифор — самого выдающегося «наивного» маляра в Польше и одного из пяти самых выдающихся в мире. Но сила его любви к родной земле была велика, и он вернулся назад. Сейчас он возвращается в историю украинской культуры...
Творчество этого художника, первичный творческий гений которого вырос из каменистой бескидской земли, было настолько удивительным, что родись он столетьем раньше, вероятно, исчез бы с горизонта, не блеснув даже мгновенным светом «падающей звезды». В более демократичном и открытом для «примитивных» талантов ХХ столетии произведения, рожденные первичным гением лемка-самоучки, стали со временем объектом восторга и изумления, хотя на жизненной судьбе художника сильно отразились как «низкое» общественное происхождение, так и политические вьюги, перекатившиеся через его бескидскую отчизну. Случилось даже так, что пришлось ему умереть под совсем другим именем и фамилией чем то, которое было ему дано при крещении и записано в церковной метрике — в 1962 году польскими должностными лицами была выписана новая метрика с фиктивными данными — Никифор Криницкий, сын Яна и Ксени Криницких.
«Виновником» того, что так произошло, в значительной степени был сам Епифаний-Никифор, ведь его большой талант сопровождало не только типичное для художников глубокое безразличие к формальной стороне человеческого существования, но и общественные и физические оскорбления. Ведь родился он 21 мая 1895 года как внебрачный ребенок («копыля») Евдокии Дровняк, нищей лемкивской девушки из села Поворозник, зарабатывающей средства для существования наиболее черным трудом в курортных криницких пансионах. В тогдашнем понимании это был позор как для матери, так и для ребенка, поэтому на кресте парох криницкой церкви св. Ап. Петра и Павла дал ему нетипичное имя Епифаний. Кроме этого, мать была глухонемой и немного свое увечье передала сыну — частичную глухоту и затрудняющий речь приросший язык. Сегодня хватило бы небольшого хирургического вмешательства, и парень мог бы говорить вполне разборчиво, но кто тогда заботился о здоровье внебрачного сына калеки-поденщицы.
Мать умерла во время Первой мировой войны, оставив как единственное наследство сыну эти ущемления, провоцирующие детвору на беспощадные насмешки, а взрослых — на подшитое пренебрежением сочувствие. В сочетании с телом, слишком хилым, чтобы запрячь его в тяжелый физический труд, это подтолкнуло Епифания, которого еще в детстве стали называть более распространенным именем Никифор (оно здесь по-народному произносилось, как Нетифор), заняться чуть не самой отчаянной профессией — попрошайничать, но, с другой стороны, сосредоточило всю его жизненную энергию на единственном лучшем мире, к которому он имел доступ, — искусстве, первой школой которого стала криницкая церковь. Вот что в статье, напечатанной к 30-летию смерти художника (умер в 1968 году) писал о нем поэт-лемко из Криницы Володислав Грабан:
«И рос мальчонка недалеко от церкви в Кринице-селе. Как «копыля» — то лем к работе, ко службе, потому что даром кушать не дадут. И не давали, потому что Никифор не очень рад был рубить дрова, лучше карандашом рисовать то на маленьких картонках из-под папирос, то на обложках старых тетрадей. Разыскивал куски бумаги, но без рисования не мог жить. Унижаемый, неспособный к «нормальной работе», Никифор начинает попрошайничать. А насмотрелся на попрошаек, когда приходили на вольную к церкви на праздник Петра и Павла. Это были страшные калеки, у которых гноились раны, кровь текла по лохмотьям. Каково же было удивление молодого Никифора, когда после вольной, вечером в трактире увидел этих дедов. Пили «паленочку», стройные и чисто одетые — без следа увечья. Так ведь и он нуждается в деньгах, а профессия — профессия».
Понятно, наш герой не эпатировал таким гримерским антуражем — он за брошенный в шляпу грош платил своими рисунками. В 1931 году с Епифанием-Никифором, просиживающим с малярными принадлежностями и просительным письмом около криницких пансионов и здравниц, познакомился украинский маляр из Львова Роман Турин, который решил показать произведения криницкого самоучки в салонах Парижа, тогдашней культурной столицы мира. В 1932 году в парижской галерее Leon Marseille состоялась выставка, организованная художниками «Украинской группы» в Париже и украинским Национальным музеем во Львове, на которой наряду с известными украинскими и французскими произведениями висели акварели никому тогда не известного Никифора. В этом самом году 105 Никифоровых картин показали на выставке маляров-самоучек, организованной во Львове Ассоциацией украинских независимых художников. Роман Турин заинтересовал также своего друга, польского искусствоведа Ежи Вольфа, который в 1938 году напечатал в журнале Arkady первую монографическую статью о художнике из Лемкивщины.
Как утверждают знатоки творчества Никифора, среди созданных им нескольких десятков тысяч картин, наиболее совершенны произведения межвоенного периода, когда артист жил в своем натуральном мире, среди земляков-лемков, и хотя они не очень ценили его творческий труд, но все же у него было куда голову приклонить, а опека Р. Турина, казалось, гарантировала ему средства для жизни и перспективу творческого успеха. На фотографии этого времени, репродуцированной в издаваемом Объединением лемков (ассоциируемым членом Объединения украинцев в Польше) журнале «Ватра», видим хорошо одетого (немного за тридцать) Никифора, улыбающегося нам из-за своего рабочего стола, на который опирается одна из картин. Если бы не сходство лица, можно было бы подумать, что это совершенно другой человек, а не дряхлый, больной туберкулезом попрошайка, известный вот хотя бы из первых кадров фильма польского режиссера Кшиштофа Краузе «Мой Никифор». Границей между этими двумя ипостасями стало лихолетье 1939—1947 годов, уничтоживших мир, в котором жил и творил гениальный «примитивист». Дадим снова слово земляку маляра Володиславу Грабану:
«Блеснул и заискрил его талант, но на пороге карьеры становится война. Никифор не может как раньше рисовать на бульварной стенке, около курортного «дептака», по которому прогуливаются курортники. Вынужден убегать от немцев — они не любят попрошаек. Криница становится немецкой. Кружит по окружающим селам, от хижины к хижине добрых людей. Все знают криницкого маляра-чудака, что за булку с маслом платит рисунком. Во время войны рисует сельскую архитектуру, пейзажи с церквями и часовенками. И себя — когда идет к церкви одетый как господин. Потому что маляр то господин, то артист — то Нетифор-Матейко!
Конец войны, но не конец беды. Почему же выгоняют его земляков, его знакомых и родственников? Он никуда не пойдет! Здесь его хижины, его церкви, его небо. И заберут у него все. Не пойдет. Ушел последним, после этих, что в Украину, после этих, что на запад. Погнали за Балтийское море, где-то под Щецин. Возвращается пешком домой. Выгоняют заново. Возвращается заново. После третьего возврата остается. Но какое это оставание, когда нет его соседей, знакомых и родственников».
После ужасной нищеты, в конце 50-х, благодаря польским почитателям его таланта Никифор получил медицинскую опеку и материальное обеспечение его существования. Пришлось, однако, расплатиться за это потерей тождества — в 1962 году местные власти к его имени- псевдониму прибавили фамилию Криницкий, кстати, популярную среди лемков в этих краях, и выписали ему новую метрику. Сделали так, потому что якобы невозможно было установить настоящие личные данные художника, хотя криницкий загс двумя годами ранее не имел никаких проблем с выдачей описей метрики — на основании сохраненных в его архиве книг церкви св. Петра и Павла. Не удивительно — прозвище Никифор Криницкий намного лучше шло самому известному в мире маляру из Польши, нежели совсем не подходящее «польскому художнику» украинское Епифаний Дровняк.
Сразу после судебного процесса, длившегося несколько лет, в котором истцом было Объединение лемков, в 2003 году возвращены художнику настоящие имя и фамилия, найденные на могиле на криницком погосте и на бронзовой доске на стене виллы «Романивка», в которой находится музей, посвященный Никифору.
Итак, Никифор-Епифаний, второй наряду с Богданом — Игорем Антоничем из пары великанов украинского творческого духа, рожденных в сиянии лемковской ватры, наконец, возвращается в украинское культурное пространство — вопреки всем бурям и метелям, истерзавшим в течение ХХ столетия, местами почти до неузнаваемости, его родную «страну верховинную».
