Де немає святої волі —
Не буде там добра ніколи...
Эта чеканная, воистину универсальная формула, справедливая для всех времен и народов, была не просто выстрадана Шевченко. В этих строках — квинтэссенция его неповторимого духовного опыта, мировоззрения человека, для которого Свобода, Воля — это понятия жизнесоздающие, сверхфундаментальные, о которых говорить можно только с высочайшей набожностью, с трепетом. Шевченко — один из величайших в мире певцов свободы (проницательные современники его понимали — значение слова Кобзаря далеко выходит за рамки сугубо литературные). Великий Тарас с детства на себе испытал, что такое ежеминутно терпеть унижения, как грубые физические, так и утонченные моральные (от наказания розгами на конюшне за талант и до холодного взгляда «хозяина» Энгельгардта, который смотрит сквозь тебя, словно сквозь воздух...) Именно поэтому Шевченко рано понял: свобода и твердость духа — нормальное, единственно возможное состояние любого человека. Но ведь сам он был крепостным, существом абсолютно бесправным и бессловесным...
История освобождения Кобзаря из крепостничества — это исключительно интересная и до сих пор далеко не полностью выясненная страница украинско- российских духовных отношений. Здесь еще много мифов, стереотипов, а то и просто злобных выдумок (о чем ниже). Но ясно одно: как раз это событие ярко свидетельствует, что в нашем общем прошлом была не только имперская, силовая константа; есть там и то, что объединяет украинский и российский народы, является взаимным достоянием Украины и России. Ведь для незаангажированного восприятия далекой от нас эпохи стоит помнить одно: как относились друг к другу лучшие люди нашей земли и земли российской.
«АЛМАЗ В КОЖУХЕ»
Итак, мысленно перенесемся в годы 1836—1837. Молодой Тарас Шевченко — начинающий художник, ученик (по контракту на 3 года) мастера Степана Ширяева из Петербурга. Но не это главное. Главное — он, Тарас, крепостной человек офицера гвардии Павла Васильевича Энгельгардта. Крепостной — существо, не властное ни над судьбой, ни над жизнью своей...
Об Энгельгардте блестяще написал когда-то Александр Конисский, автор непревзойденного, возможно, и по сей день жизнеописания Шевченко. Он был «коли не зразок, так, в усякому разі, значний репрезентант тієї «мозаїки», що за нашого часу аж кишить її по Україні. З батьків — ніби німець; віри православної; з мови — або поляк, або француз; а служби — «верноподданый» офіцер російський; звичаями — космополіт — дука, — пан; яко «дідич» — володар українських «душ» на українській землі; душею і поводженням з народом і взагалі з людьми, яких вважав нижче за себе, пиндючна «животина в торжковських пантофлях», а з вищими — «амфібія», як мовив про нього Брюллов; взагалі ж — «пан як пан» . И вот такой человек решал, как жить и что делать Шевченко — погибнет ли талант Тараса, его солнечный дар художника и поэта, или же он будет развиваться...
Без воли Шевченко было не выжить. И первый, самый необходимый шаг к заветному освобождению — это была «случайная» встреча (впрочем, бывает ли в жизни гениев что-то случайное?) Тараса с земляком, черкасщанином родом из-под Вильшаной, молодым слушателем Академии искусств, сыном бедняка-мещанина Иваном Максимовичем Сошенко. Его роль в освобождении и дальнейшем духовном росте нашего великого поэта особая: именно Сошенко дал начальный, самый трудный импульс в деле обретения Кобзарем заветной Воли. Чем завоевал право на вечную благодарную память украинцев.
Произошла эта встреча приблизительно в 1836 году в петербургском Летнем саду. Тарас тщательно рисовал статую Аполлона. Сошенко (об этом рассказывал также еще один земляк-черкащанин, отец Петр Лебединцев), гуляя однажды летней лунной ночью по Саду, заметил, что «біля статуї малює олівцем якийсь обірванець в пейстровому халаті замизканому, босий і без шапки». Будучи человеком гуманным, Иван Максимович «взял шефство» над поэтом и очень быстро увидел, какие исключительные способности таились в этом «алмазе в кожухе» (по более позднему меткому определению Брюллова и Жуковского).
Начала создаваться «золотая эстафета» (или же «бриллиантовая цепь») лучших людей Украины и России, которые сделали все возможное, чтобы спасти будущее светило славянской и мировой культуры от неволи. Среди украинцев это (кроме Сошенко) прежде всего Евген Гребинка, поэт, писатель и общественный деятель, а также Василий Григорович, конференц-секретарь Академии искусств в Петербурге (Шевченко посвятил ему поэму «Гайдамаки»). Все они понимали одно: чтобы «огонь святой» в душе юного Тараса не угас, ему крайне необходимо учиться в Академии искусств, а пока он крепостной — это немыслимо.
Друзья (прежде всего Сошенко) вводят поэта в круг звезд тогдашней русской культуры — выдающегося художника Карла Брюллова, знаменитого поэта Василия Жуковского, известного живописца Алексея Венецианова. Брюллов, искренне сочувствуя юноше, берется лично переговорить с Энгельгардтом об условиях его освобождения. Именно этот разговор (состоялся он весной 1837 года) можно считать точкой отсчета дальнейших событий.
ЛОТЕРЕЯ
Сопоставим мысленно, читатель, две эти фигуры. С одной стороны — тщеславный, самовлюбленный «пан как пан», с другой — известный без преувеличения всему миру человек, «Карл Великий» (так без малейшей иронии называли тогда автора «Последних дней Помпеи!»). Разумеется, Карл Петрович имел все основания надеяться, что его призыв к Энгельгардту: будьте же Вы человеком, освободите Шевченко! — будет услышан. Брюллов начал разговор издалека, речь шла о человечности, филантропии и тому подобном. Потом беседа стала более конкретной, но «хозяин», который сначала слушал вроде бы доброжелательно, проявил всю свою суть «свиньи в торжковских туфлях» (именно тогда Брюллов назвал его так!). Энгельгардт дал ясно понять, что отпустит своего крепостного только за немалую сумму, тем более, что «пан» знал о художественном таланте Тараса (значит, сумма увеличивается — «рыночный» подход!»).
Но ведь недаром уже в последние годы жизни Тарас Григорьевич просил издателя В.Р. Зотова, который собирался печатать его биографию, указать, что «именно Брюллов выкупил Шевченко из крепостного состояния». Карл Петрович, кроме благородства и гуманности, был наделен еще одной чертой: настойчивостью в достижении цели. Он попросил Сошенко обязательно переговорить от его, Брюллова, имени с Энгельгардтом о конкретной цене освобождения Кобзаря. Несколько стеснительный Сошенко обратился за помощью в этом деликатном деле к Венецианову.
Венецианов начал разговор с «амфибией»-крепостником уже не издалека, а весьма конкретно: будьте добры назначить цену! Энгельгардт назвал 2500 рублей — сумму в то время впечатляющую... Где же выход? Брюллов, Жуковский, который также предложил свои услуги, будучи не в состоянии смотреть на такое «тиранство» (в знак благодарности Шевченко посвятил ему свою «Катерину»), а также Григорович, Венецианов и молодой художник Аполлон Мокрицкий «собрались на совещание». Вскоре вызрело решение. В «Дневнике» Мокрицкого за 2 апреля 1837 года читаем: «После обеда позвал меня Брюллов. У него был Жуковский, он хотел знать подробности о Шевченко. Слава Богу, дело наше (освобождение. — И.С. ), кажется, пойдет на лад. Брюллов начал сегодня портрет Жуковского, и весьма похоже».
Вот именно этот портрет и сыграл решающую роль на пути Тараса к воле. Брюллов, известный своей благотворительностью, и Жуковский «скомбінували стежку, щоб нею вивести Тараса з розпуки до життя» (А. Конисский). Конкретно: разыграть портрет Жуковского в лотерею и на вырученные деньги выкупить Шевченко. Эта идея оказалась единственно верной, однако дело затянулось на год по ряду причин (хотя в повести Шевченко «Художник» сказано: «Вскоре портрет был готов...» — это не совсем так). Дело в том, что когда при дворе Николая I узнали о будущем портрете и предстоящем лотерейном розыгрыше, то захотели непременно получить картину, и Жуковский был вынужден провести лотерею в Аничковом дворце, где тогда временно проживала царская семья. Это задержало процесс. Кроме того, с июля по декабрь 1837 г. Жуковский путешествовал по России с наследником трона, будущим царем Александром II, воспитателем которого он был. Брюллов же заболел и к тому же был перегружен заказами от царя — без права отказаться...
Наконец в середине апреля 1838 г. готовый уже портрет был разыгран в Аничковом дворце «через посредство игральных карт» (таков был обычай). Участие в мероприятии царской семьи (заметим: в качестве частных лиц) дало повод впоследствии утверждать, что Шевченко ответил монарху «черной неблагодарностью». Но следует заметить: если члены «венценосной семьи» и дали деньги (в сумме 1000 рублей из нужных 2500), то именно «как люди частные»; до Шевченко им не было никакого дела, основную роль играло страстное желание княгини Марии, дочери царя и большой «ценительницы искусств», приобрести портрет. И главное: состоялась еще одна частная лотерея «в домашнем кружке», которая и дала основную часть нужных средств (об этом вспоминал художник Н.Д. Быков, современник Шевченко). Итак, у Тараса Григорьевича были все основания написать в «Журнале» 19 июня 1857 года: «Бездушному сатрапу и наперснику царя (имеется в виду оренбургский губернатор В.А. Перовский. — И.С. ) пригрезилось, что я освобожден от крепостного состояния и воспитан за счет царя, и в знак благодарности нарисовал карикатуру своего благодетеля... Откуда эта нелепая басня — не знаю. Знаю только, что она мне не дешево обошлась».
Но тогда, 22 апреля 1838 г., счастливый Тарас (он даже бросился на шею Сошенко, выкрикивая: «Воля! Воля!») получил «вольную», где были заветные слова: «Волен он, Шевченко, избрать себе род жизни, какой пожелает». Впереди была слава; и благодарность людям, которым был обязан свободой — украинцам и россиянам. И как итог жизни — еще одна чеканная формула, горький упрек:
«О люди! Люди небораки!
Нащо здалися вам царі?
Нащо здалися вам псарі?
Ви ж таки люди, не собаки...»
