Писательница, переводчица, литтературовед Оксана ЛУЦИШИНА рассказала газете «День» о своем новом сборнике «Стихотворении Фелицити», разрушение стереотипов и поэзии как монашеской келье.
«ВО МНЕ И ДАЛЬШЕ ЖИВЕТ ВЕРЛИБРИСТКА, НО ТЕПЕРЬ ОНА ОТДЫХАЕТ»
— Ваш предыдущий сборник поэзий «Я слушаю песню Америки» вышла в 2010 году. Чем предопределен такой перерыв в восемь лет?
— Между этими книжками я издала роман «Любовная жизнь» и защитила диссертацию по Бруно Шульцу и Вальтеру Беньямину. Стихотворения писались на протяжении этих лет, просто не было случая скомпоновать их в сборник.
— Как изменилась поэтесса Оксана Луцишина за это время?
— Сборники очень разные. «Я слушаю песню Америки» — откровенная аллюзия на Уолта Уитмена. Это очень американские тексты, нерифмованные, персонажные. Там есть ссылка на несколько американских поэтов, которых я люблю. Сборник «Стихотворении Фелицити» содержит стихотворения рифмованные, которые принадлежат к украинской поэтической традиции. Во мне и дальше живет верлибристка, но теперь она отдыхает.
«Я ЛИШЬ ПРОВОДНИК»
— Сборник называется «Стихотворения Фелицити», то есть «счастливой», но они скорее похожие на мартиролог. Можете объяснить этот парадокс?
— Большинство текстов из этого сборника были написаны в Штатах в кофейне, которая имеет название Felicitous, потому что я не люблю работать дома. Я понимаю, что они не кажутся особенно счастливыми, но это уже философское понимание счастья. Я говорю не о чувстве покоя или удовлетворении, а скорее радости с того, что ты проживаешь жизнь без причинения боли другим. Понятие счастья здесь почти монашеское. Одна из моих исследовательниц даже отыскала, что Фелицитой звали казненную раннюю христианку. Но я пыталась позабавиться понятиями «счастливая несчастливица» и «несчастливая щасливица», концентрируясь не на собственное когнитивном аспекте, а на эмоциональном, потому что женщина часто ассоциируется с эмоциями. И эти стихотворения — попытка нырнуть в стереотип, чтобы его разбить.
— Насколько поэзия важна для вас?
— В свое время я достаточно много общалась с поэтом Михаилом Григоровым. Когда мне было каких-то 25 лет, он сказал мне: «Оксана, сделай так, чтоб поэзия никогда не была твоим родом занятия. Пусть это будет твое изысканное хобби. Никогда не делай на стихотворения ставку, не думай, что ты будешь большим поэтом. Отпусти это навсегда. Будь кем угодно, лишь не профессиональным поэтом». Я его послушалась, потому моя более амбициозная жизнь принадлежит другим сферам — прозаической, исследовательской. Стихотворения я воспринимаю как небольшие откровения Божьи, относительно которых я лишь проводник.
«В США Я ПРОСТО СОЗДАЛА КЕЛЬЮ ВНУТРИ СЕБЯ С МОИМ ЯЗЫКОМ»
— Что Вас интересует в поэзии?
— Понятие веры. Я не могу назвать себя религиозным человеком, потому что родилась в Советском Союзе, была пионеркой, комсомолкой. Но у всех у нас есть рудимент веры, хотя обычно он проявляется в том, что человек читает молитву, когда падает самолет. Вера — это постоянное продолжение, которое все время нужно в себе поддерживать. Это тяжело делать и легко потерять. Немногие из нас научились быть Иовом. Потому стихотворения для меня — подчеркивание моментов вспышек веры. В учении Кабала это называют моментом мессианского.
— Один из лейтмотивов Вашего нового сборника — язык и взаимоотношения поэта с верой. А как складываются Ваши взаимоотношения с языком в США?
— Жизнь в Штатах в иноязычной среде означает меньший уровень спонтанности в обратных реакциях на язык. Потому что я знаю, что он чужой, и там у меня стоит блок. Тогда как в Украине язык окружает со всех сторон и смешивает тебя с собой. А в США я просто создала келью внутри себя с моим языком. Поэтому украинский как язык моего письма — это всегда определенный момент уединения, пространство в себе, не причастный другим измерениям.
— В «Стихотворениях Фелицити» постоянно фигурирует бог, даже боги разных религий. Чем для вас есть бог?
— Конечно, речь не идет о боге какой то одной конкретной конфессии, потому что я не могу сказать, что ходжу в церковь или исповедую одну религию. Я придерживаюсь той мысли, что ты и сам себе можешь быть религией и храмом, если это искренне. У меня это очень эклектическая вещь. Но есть две основных тенденции — христианство и буддизм.
Бог для меня — определенная тайна. А роль церкви — медиация между ней и человеком. Поэзия является определенным аккумулятором, который помогает говорить с тайною. По английски это называется ultimate mistery — самая большая мировая божественная тайна. И она должна в нас жить, потому что если мы все о себе знаем, все себе объяснили, это значит, что мы в каком-то голливудском фильме, а не в реальной жизни.
— В одном из интервью Вы сказали, что «идеальная проза совмещает серьезные темы и легкость написания». А чем для Вас есть идеальная поэзия?
— Это определенный момент осознания, что мы дышим в унисон с дыханием этого стихотворения. Хотя бы на несколько мгновений. Когда ты слушаешь стихотворение и понимаешь, что знаешь, каким будет следующее слово или строка, хотя не знаешь его лексически. И это может объединять людей.
— Каким Вы представляете читателя «Стихотворений Фелицити»?
— Когда пишу, я своего читателя не представляю. Но человек, который пережил что-то сложное, испытал существенную трансформацию, наверно, мог бы стать таким читателем и через познаание опыта получить определенный эмпатический катарсис.
