Наверняка поэта, прозаика, переводчика и эссеиста Сергея Жадана нет особой потребности представлять читателям «Дня». Он также является одним из наиболее известных за рубежом украинских авторов. Интервью с ним в украинской прессе появляются чуть ли не еженедельно, но ему всегда есть что сказать.
— Твоя новая книга «Ворошиловград» — в некоторой степени аналогична продолжению «Депеш Мод», ты соглашаешься с таким определением?
— Один рецензент сказал приблизительно так, что это книга о героях из «ДМ», которые, наконец, возвращаются домой. По-видимому, где-то так оно и есть. Хронологически это действительно можно воспринимать как продолжение — герои «Ворошиловграда» могли бы в свое время появиться на страницах «ДМ». Но формально и стилистически это, конечно, совсем другая книга, поэтому читатели, которые надеются найти в ней продолжение той истории, наверное, разочаруются — роман написан совсем иначе и совсем о другом. По крайней мере, такое мое мнение.
— В книге немалая роль отведена условно советской исторической памяти, не в идеологическом, конечно, смысле, а, скорее, в человеческом, индивидуальном понимании. Собственно говоря, она появляется во многих твоих произведениях...
— Знаешь, я думаю, что человеческая, индивидуальная память как раз и не может быть советской или антисоветской. Какие-то жизненные вещи, глубоко личные, они же вне идеологии, вне политики, максимум — могут быть связаны с социумом. Но все равно, память — вещь личная, она выстраивается на опыте, собственных достижениях и ошибках, то есть обратная оптика тянется от личного к общественному, на мой взгляд. Поэтому ни в этой книге, ни в «Анархии» не идет речь ни об одной «советской исторической памяти» — речь идет о личной, чрезвычайно субъективной, однако чрезвычайно живучей памяти конкретного человека, с его личным жизненным опытом. Просто в данном случае хронологически эта память касается 70—80-х годов. Иначе говоря, меня всегда интересовали механизмы памяти, а не механизмы воссоздания советской идеологии. Более того — идеология меня не интересует вообще.
— Как думаешь, что должно состояться и должно ли что-то состояться, чтобы ряд контекстов памяти — «австро-венгерский миф», советский дискурс, различные трактовки событий последних войн — не воспринимались в нашей культуре как взаимоисчерпывающие?
— Собственно, идеология должна уступить пониманию и личной памяти. К сожалению, в идеологическом смысле названные тобой «контексты памяти» действительно, являются взаимоисчерпывающими, выглядят несовместимыми и несовмещаемыми. Мне кажется, что соединить их, с точки зрения национальной идеи геополитических векторов или государственной идеологии, просто невозможно. Нужно, очевидно, исходить из идеи национального понимания и объединения ради движения вперед и последующего существования этой страны в ее нынешних пределах. Политика здесь просто бессильна, должен присутствовать реальный общественный запрос. Пока его не будет, у нас и дальше будут продолжаться виртуальные бои бандеровцев со смершевцами, а население будет лишено как прошлого, так, что очень прискорбно, и будущего.
— Многие трактуют «Ворошиловград» в известной степени политическим произведением в смысле пропаганды самоорганизации общества.
— Речь не шла о поддержке определенных политических концепций. Скорее, речь шла об изображении определенной общественной модели, которая была бы способна к сопротивлению, противодействовать внешнему давлению, отстаивать частные интересы. Разумеется, в условиях сегодняшнего давления со стороны власти все это может восприниматься как политическая позиция.
— В конечном итоге, о таких вещах ты давно говорил, а какие впечатления в настоящий момент, когда новая власть все больше закручивает гайки на фоне безразличия граждан — способно ли «повзрослеть» наше общество в этих условиях и начать само себя обустраивать?
— Мне кажется, оно так или иначе вынуждено «взрослеть» и справляться со своими задачами. К сожалению, причиной такого «взросления» вряд ли станут вопросы мировоззренческого характера — к примеру, идеи свободы, равенства... Скорее всего, общество отреагирует на проблемы социально-экономического характера. Но, с другой стороны, возможно, это и положит начало вышеупомянутому объединению и пониманию — все-таки опыт показывает, что нас могут по-настоящему объединять или разделять вопросы не языка, вероисповедания или свободы слова, а хлеба, земли и дешевых энергоносителей.
— Иногда от некоторых читателей мне приходилось слышать вопрос: а где Сергей Жадан берет для своих произведений таких персонажей и такие сюжеты — порой откровенно маргинального характера, иногда асоциальные, иногда преступные, порой из весьма специфических социальных групп? И в самом деле, откуда такие обиды и истории?
— Да нет, специально не погружаюсь, но всегда с интересом пытаюсь выслушивать людей, с которыми приходится общаться, всегда с интересом за ними наблюдаю. Как правило, персонажи появляются в твоей жизни сами, нужно лишь их не игнорировать. Вот, например, когда писал «Ворошиловград», много общался с харьковскими, да и не только харьковскими историками (хотел сказать — «черными археологами», но это было бы не совсем корректно по отношению ко многим из них), которые копают на местах боев Второй мировой. Там этой линии историка Эрнста Тельмана, который пытается откопать немецкий «тигр», следовало быть более прописанной. Потом мне показалось, что это история из другой книги. Может быть, когда-нибудь вернусь к ней — материал чрезвычайно интересен. Ну и, так или иначе, приходилось общаться с персонажами, занимающимися мелким бизнесом на границе, это же не вымышленные герои, они почти все из кого-то списаны. Одним словом, реальность может быть щедрой и благодарной, стоит лишь проявлять к ней интерес и внимание.
— А как относишься к книгам, в которых отображены противоположные, более деликатные и «изысканные» сферы реальности?
— Книги занимают особое место в моей жизни. Просто читаю не все. Мне нравится познавать в книге определенные жизненные реалии, обстоятельства и ситуации. Но это личное отношение к литературе, очевидно, оно не может быть универсальным. Иногда человеку нужно уходить в книгу от собственных проблем и неприятных ситуаций в своей жизни. Люди владеют разными уровнями защиты и фильтров, некоторые из них просто не могут справляться с «жестокой действительностью», потому им необходима такая возможность впадения в определенную виртуальность, и вовсе не обязательно при этом читать социальные романы о крови, мясе и поте.
— Что ты читаешь сейчас? И какие книги посоветовал бы читателям «Дня»?
— В настоящее время читаю прозу Александра Мильштейна — харьковского прозаика, который живет в Мюнхене. Познакомился с ним пару лет назад и с того времени перечитал почти все, что он написал. Вот у него должна выйти книга в издательстве «Фолио» — советую ее. Качественная интеллектуальная проза.
А если вообще взглянуть на последние прочитанные книги, получится несколько эклектический список — последняя (на сегодня) книга Андрея Кокотюхи, а также — избранное Ивана Малковича. Еще сейчас читаю и пытаюсь переводить последнюю — опять же на сегодня — книгу молодой немецкой поэтессы Энн Коттэн. Хочу пригласить в следующем году в Украину нескольких молодых немецких авторов, поскольку нам о современной поэзии Германии почти ничего не известно.
— Какое впечатление от нынешнего состояния украинского книжного рынка?
— Впечатление очень печальное. Особенно в связи с кризисом. Много издательств, прежде всего, небольших, тех, которые специализировались на издании некоммерческой литературы и просто не пережили финансовые катаклизмы последнего времени. Выжили и более-менее держатся на плаву лишь крупные издательства, сразу же закрывающие «все ниши» и располагающие собственными сетями распространения. Это не рынок, это иллюзия. Хуже всего, что все это, так или иначе, отражается и на литературе: нет спроса — нет предложения. И наоборот.
— В каких новых проектах планирует принять участие Сергей Жадан?
— Ну, ближайший проект — это антология «Метаморфозы», в своем роде продолжение «Декамерона», десять украинских поэтов последних десяти лет. Мы планируем с «Клубом семейного досуга» завершить ее уже к зиме, если нам ничто не помешает в этом и книга все-таки выйдет в свет. Меня как-то радует этот проект, поскольку подтверждает, что, по крайней мере, с украинской поэзией все в порядке. Как всегда, в конечном итоге.
— По-видимому, тебе не однажды приходилось сталкиваться с людьми, которые говорят: «Вот, эти писатели, они же по-настоящему не работают, а лишь паразитируют на теле общества!» Что ты тогда отвечаешь?
— К счастью, мне почти не приходилось иметь дело с такими людьми. Скорее, наоборот: бывают ситуации, когда встречаешь у людей, далеких от литературы и искусства в целом, то есть у «простых украинцев», неожиданно уважительное отношение к профессии литератора. Не знаю, может быть, это такая ментальная фишка или постсоветский атавизм, но я с этим действительно часто сталкиваюсь. Но это, скажем, вовсе не касается интернет-аудитории, здесь идет речь как раз об обитателях улиц и пассажирах электричек. Как правило, украинцы книгами не зачитываются, но к людям, которые их создают, относятся с уважением. Что вселяет в душу священный трепет и отрадную надежду на лучшие времена.
