Недавно украинская поэтесса и переводчик Екатерина Калитко получила престижную международную премию — CrYstal Vilenica. Ее ежегодно вручают на Международном литературном фестивале в Словении недалеко от Триеста. Этой наградой словенцы стараются поддержать центральноевропейскую литературу. Да, страна, самая первая вышедшая из Югославии и легче всего пережившая историю 90-х годов, в настоящий момент является малоизвестной для Украины. Ведь что мы знаем о Словении? А о Балканах в целом? Почему так мало говорим об общем опыте травмы войны и том, как можно ее преодолеть? Одним из тех немногочисленных украинских авторов, который знает ситуацию наших соседей, является Екатерина Калитко. Именно в ее переводах на украинский язык появляются книги многих балканских авторов. Прежде всего, Екатерина Калитко является автором шести поэтических сборников, последний из которых вышел в 2014 году в «Видавництві Старого Лева». Называется он «Катівня. Виноградник. Дім». Именно за поэзию автора отметили премией. Почему в настоящий момент важно говорить об общем опыте, как работать с генетической памятью и что делать со страхом — в разговоре с Екатериной КАЛИТКО.
— Прежде всего поздравляю с получением премии. Жюри в выступлении отметило, что их поразили стихотворения, которые поднимали каверзные вопросы «об исторической преемственности, человеческой близости и преодолении потери». Что для тебя является этой потерей, Катя?
— Думаю, речь шла о двух конкретных текстах в целой подборке на словенском и английском языках. Первое стихотворение — это монолог умершего во время Голодомора ребенка. Я не называю ситуацию прямо, кто знает контекст — прочитает, кто не знает — увидит свое. Второе стихотворение называется «Шестое апреля» — это дата начала войны в Боснии и Герцеговине. В нем речь идет о мужчине-мусульманине, которого забрали в концлагерь. Эта травма неожиданно сработала и в Украине. Если изменить буквально несколько деталей, это может быть полностью «донбасская история». Хотя текст был написан за два года до начала войны. Такие вот две разные потери из разных концов света, и каждая из них по-своему моя. Возможно, члены жюри прочитали здесь определенную параллельную историю, вкладывая в нее свои частные смыслы.
«КОРНИ УКРАИНСКИХ НАЦИОНАЛЬНЫХ ТРАВМ ЛЕЖАТ В ГОЛОДОМОРЕ»
— В аннотации к твоей последней книге «Катівня. Виноградник. Дім» написано, что эти тексты, как «вино зі зболеної лози, пророслої на суворому ґрунті», стихотворения «про те, як тривожно дихається у спустошеному й виснаженому домі». Откуда столько тревоги?
— Я даже не могу исследовать ее первичного источника, потому что жила с ней всегда. Очевидно, дело в генетической модели и памяти. Если анализировать здешние семейные и национальные трагедии, увидим, что у нас нет семей, которых бы обошел Голодомор, война или конфликты на поворотах истории. Даже если не осознавать этого, пережитое вживляет в естество беспокойство. Невозможно спокойно находиться на Земле, быть уверенным в том, что завтра и послезавтра будет то же самое, — об этом говорит генетическая память. Корни наших национальных травм лежат в Голодоморе. Это ужас, который невозможно было рационально осмыслить. Наши предки выбрали молчание, чтобы, по крайней мере, детям не передать тот животный ужас, но кое-что перешло даже на уровне молчания. Эта постоянная тревога, невозможность покоя и устойчивости.
Еще ребенком я писала грустные стихотворения. Когда в 13 лет дебютировала в периодике, редакторы говорили мне: «Ну ты же девочка. Напиши стихотворство о цветочке и солнышке, как девочки пишут». Даже теперь я не имею подходящего вербального инструментария, чтобы объяснить, откуда берутся тексты. Тогда я тоже ничего не могла объяснить, но было очень досадно. Потому что все растет и из моей собственной семьи, и из того, что было в одном саду с семейным деревом. Это какое-то укоренение даже не в традицию, а в украинское единство на уровне сознания.
— В жизни ты движешься как маятник между Винницей и Сараево, по сути, живя в двух странах. В интервью «Литакценту» в 2013 году говоришь о внутренней эмиграции и о том, что Украина у тебя «внутренняя, потому что из внешнего мира ее постепенно выдавливают». Скажи, изменились ли эти твои ощущения за три года?
— Изменились несколько раз. В первую очередь — потому что события вызывали из внутренней эмиграции и меня, и еще многих таких же. Украины сразу стало больше, будто ее контуры окрепли под внешним давлением. Это немного пугает — не хочется думать, что случится, если однажды это давление таки исчезнет. С одной стороны, я всегда будто знала и часто повторяла, что война с Россией будет. Только надеялась, что не застану ее. С другой стороны, казалось, что с первой серьезной угрозой все начнут массово выезжать, и некому будет защищаться. Mea culpa. К войне неприменимая категория позитивного, но украинцы в этой ситуации меня в который раз удивили. Как мы знаем из истории, самые жизнеспособные у нас — низовые инициативы. И в силу всех обстоятельств или вопреки им я пытаюсь, как могу, поддерживать армию, потому что все это украинское сопротивление, прежде всего, — низовая инициатива.
«МЫ ДО СИХ ПОР ОСТАЕМСЯ ПОЭТИЧЕСКОЙ НАЦИЕЙ, КОТОРАЯ ЗАВЯЗАНА НА СЛОВЕ»
— В настоящий момент мы переживаем тот травматический опыт, который частично созвучен с травмами на постюгославком пространстве. Ты — не только поэтесса, но и переводчик, и голос известного прозаика Миленко Ерговича в Украине зазвучал именно благодаря тебе. Он как раз и пишет о войне, о том, что остается после. Если говорить не только о травме, но и об исцелении — что, на твой взгляд, может залечить наши раны?
— Если продолжить тему «внутренней Украины», то осталось следствие «внутренних эмиграций» — атомизация малых сообществ. Интеллектуалы, бизнесмены, политики, особняком стоит журналистская среда... Эти круги наслаиваются секторами, но каждый движется по своей орбите. С одной стороны, это удельный украинский индивидуализм, на котором всегда основывалось сожительство, даже сопротивление внешним влияниям и попыткам переломить нас через колено. Все держалось на этом национальном упрямстве. С другой стороны, мы видели почти фантастическую солидарность на Майдане и в начале военного конфликта, видели, как ударно это работает. А теперь все опять держится только на волонтерах и миссионерах. И превращается в фарс с попытками полнокровной жизни во время войны — прошу прощения за каламбур.
Есть нехватка общего языка ради человеческого понимания. Это как в притче, когда солдаты из враждебных армий разговорились и поняли, что имеют общие проблемы. Даже при том, что объяснять пришлось на языке жестов. Но я говорю в настоящий момент не о диалоге с врагом, это не актуально, речь идет о нас самих. Мы являемся поэтической нацией, и до сих пор очень завязаны на слове, все эти споры относительно литературного канона и идолов литературы подтверждают, что мы не перешли в более прагматичную область. Остались распевшимся поэтическим народом, но в то же время мало говорим между собой, мало существуем в пространстве общего языка. Очевидно, это проблема. Опять эти две наши травмы — война и молчание.
«В СЕРБИИ СИТУАЦИЯ ОЖИДАЕТ ЛИШЬ СПИЧКИ, ЧТОБЫ ВСПЫХНУТЬ»
— Украину, за некоторыми исключениями, на постюгославском пространстве воспринимают в основном через российские очки. Невзирая на то, что есть общий опыт, нет общего разговора. Как, на твой взгляд, можно его построить?
— Все зависит от индивидуальной оптики. В Сербии многие включаются в информационную войну на платной или на волонтерской основе. И мне трудно сказать, как в настоящий момент можно сосуществовать с Сербией политической, там много явлений до сих пор основывается на пассионарной привязанности к «матушке России», на потребности поехать поклониться Путину. Из поколения в поколение в массовом сознании не происходит принципиальных изменений.
Так же и с Россией, нам хотелось думать, что там только власть плохая, но на самом деле общество полностью индоктринировано, и на смену условно мертвому Путину придет новый. В Сербии, невзирая на то, что есть люди, которые одно время восстали против Милошевича и стремятся в движению в Евросоюз, есть прогрессивная молодежь, есть и очень тяжелый камень, который тянет на дно. Это традиционная ориентация на Россию, а Россия — уже «Титаник», идущий ко дну. Конечно, на уровне бытовых разговоров с сербами можно включаться в дискуссию, но это одна-две спасенные души. С христианской точки зрения это хорошо, с точки зрения межгосударственных отношений — вряд ли. С Боснией и Хорватией иначе, потому что они имеют опыт внешней агрессии и понимают, о чем говорится нам. Конечно, одиозные случаи непонимания попадаются и там, но это незначительная статистическая погрешность. Поэтому нам очень важно говорить, общаться между собой, потому что на общности этих примеров может вырасти общность будущих действий.
— В геополитическом смысле в настоящий момент происходит расшатывание устоявшейся картины мира после Второй мировой. Не хочу глубоко влезать в политику, но чувствуется ли это на Балканах?
— В Республике Сербской, которая находится в составе Боснии и Герцеговины, недавно провели референдум относительно отдельного Дня независимости, альтернативного Дню независимости БиГ. В печати сербской референдум сопровождался уродливой антибоснийской истерикой. И, собственно, бытует мнение, что это начало центробежного движения, внутреннего разрушения конфедерации. Потому что рано или поздно ситуация приведет к очередному этническому конфликту большей или меньшей остроты. На межчеловеческом уровне напряжения нет или почти нет, в Сараево на одной лестничной клетке спокойно сосуществуют соседи разных этносов. Но такое количество смертей, как на войне 25 лет тому назад, не проходит бесследно. Есть затаенные обиды. Поэтому на политическом уровне ситуации не хватает лишь спички, чтобы вспыхнуть. Для этого готовится почва. Тогда все изменится и в быту. Насколько хватит терпения, умения говорить, мудрости индивидуальной и политической — вопрос времени и индивидуального нрава.
— Катя, когда мы наконец увидим твою новую книгу?
— Она должна выйти в «Видавництві Старого Лева» в начале 2017 года. Это сборник рассказов о том, как, умея или не умея, люди живут со своей иначестью. О том, что сформировало эту иначесть, обусловило их отличия. Рабочее название книги — «Земля загублених, або Маленькі страшні казки». Земля Затерянных — это параллельный мир, который дрейфует рядом с нашим, в который вытеснены все очень отличающиеся. Это способ поместить привычную ситуацию в другой антураж, чтобы увидеть ее в более резком свете. Потому что если наш взгляд расфокусируется, трагедия становится элементом меблировки комнаты. А быть человечным — значит замечать ее ежедневно.
