«День» встретился с писателем в канун сдачи в печать его новой книжки, имеющей целью ребрендинг отечественной классики. Новинка написана на суржике (как и некоторые предыдущие книжки Брыныха), но это вторично, скорее, ловкий обман для предвзятых читателей. Целевая аудитория автора — люди с высшим образованием и определенным интеллектуальным уровнем. В книжку «Шидеври вкраїнської литератури» вошли эссе на произведения тех авторов, которые не изображены на денежных купюрах, — Николая Гоголя, Олеся Гончара, Ивана Карпенко-Карого и др.
— В одном из интервью вы сказали, что за последний год не прочитали ни одной книжки современного автора. Как справиться с такой дилеммой: браться сначала за классиков или за современников? Как не «потеряться» в этом информационном потоке, когда книжные новинки появляются с невероятной скоростью?
— Особой дилеммы нет — классика умеет ждать, в отличие от современной литературы, которая не способна пролежать несколько лет и привлекать к себе читательское внимание. Наконец, есть много книжек, которые стоит читать «здесь и сейчас», но только в течение короткого периода после их публикации — если не успеваешь, то нет смысла через пять лет к ним возвращаться. Я знаю многих людей, которые жалеют собственное время на чтение современной литературы. Это какое-то глупое мнение: все равно, что жалеть время на жизнь. Так сложилось, что я пишу «Шидеври...» в достаточно сжатые сроки, у меня вообще ни на что нет времени. Поэтому за этот год я прочитал только один свежий роман — и тот еще не издан.
— Подавляющее большинство эссе в вашей книжке — о произведениях, которые входят в школьную программу. Обычно дети оканчивают школу с отвращением к литературе, за исключением тех, которым повезли с учителем. Возможно, некоторые произведения, включенные в школьную программу, рано читать, скажем, в 15 лет, «Фауста», например? Как вы думаете? С какого возраста оптимально начинать читать классические произведения?
— Это сложная тема. У меня есть такое подспудное ощущение, что, возможно, преподавать классику в школе и не стоит. Трудно подобрать какие-то рецепты, может, неправильный сам концепт преподавания, а может, проблема только в педагогах. К сожалению, так сложилось в течение последних двадцати лет, что в учителя-филологи идут одни неудачники или те, кто не смог найти лучшее применение для своих усилий. С другой стороны, насколько динамично меняется мир и человек (и ребенок, который взрослеет гораздо раньше чем, скажем, 25—30 лет назад). На это надо реагировать — на смену коммуникации, технических средств культурного обогащения, пафосно говоря. Сегодня возникает культура (возможно, контркультура) социальных сетей — следовательно, надо это совмещать, адаптировать, наводить мосты и чувствовать дух времени. Как «впарить» современному ребенку ныне сущую программу? Каким образом это подать и нужно ли именно это подавать — это неопалимые вопросы, и готового ответа у меня нет. Хотя бы потому, что у меня была сложная история взаимоотношений с литературой в школе, и после. Некоторые вещи я прочитал из школьной программы, и они очень хорошо пошли.
«Книжная критика по сути отмирает — меняется до неузнаваемости. Ее функцию уже выполняют многочисленные обсуждения в Facebook. Я не вижу в этом большой трагедии — профессия, которой я зарабатывал деньги лет десять назад, теперь стала не нужна»
— Какие именно?
— Например, «Преступление и наказание» и «Кобзар». В моей ситуации не шла речь о преподавании. Моя мама выполняла функцию такого литературного гида: очень много объясняла и именно так, как этого не делали учителя. Возможно, в этом весь секрет. От Панаса Мирного меня кондратий хватал в школе, так же я значительно позже мог прочитать Нечуя-Левицкого или из русской литературы Ивана Гончарова... Это все, конечно, достаточно индивидуально. Но в целом практика показывает, что подростки оканчивают школу с аллергией на классическую литературу. Гиперцель проекта «Шидеврив..» как раз в том и заключается, чтобы реанимировать интерес к текстам, которые считают неактуальными, устаревшими, к которым даже люди с неплохим уровнем культуры не возвращаются. И я их понимаю. Ведь если бы не этот проект, не знаю, перечитывал бы я тексты Панаса Мирного или Карпенка-Карого. Хотя такое впечатление, что последний писал не о тогдашних украинцах, а как раз о современных — просто один в один. Проходит каких-то десять лет и одна и та же книжка читается совсем иначе. И если мне удастся найти какую-то необычную интонацию, будет очень хорошо. Но это, опять же, мегазадача, ведь к «Шидеврам...» можно относиться по-разному: кое-кто их читает как исключительно развлекательную литературу. Я так и пытаюсь писать, чтобы текст всегда предусматривал несколько уровней восприятия. Правда, у человека не должно быть аллергии на эти языковые игры, потому что есть огромный массив читателей, которые просто не возьмут это в руки из-за языка. В конце концов, это не проблема, а один из таких полезных фильтров: отрезает ту аудиторию, которой это не нужно.
— Следовательно, вы получили диплом журналиста, работали в многочисленных СМИ, а впоследствии — писали литературную и кинокритику. Скажите, должен ли критик иметь базу и быть, скажем, высоколобым представителем эдакой избранной публики, пренебрежительным и пафосным, употреблять сложную лексику?
— Я пятнадцать лет достаточно активно писал книжную критику — лучше употреблять такое словосочетание, объясню почему. Всегда разграничивал для себя литературную критику как достаточно вульгарную деятельность небольшой масонской ложи, замкнутой на самой себе, где обмениваются жаргонными реверансами в академической форме. Это довольно печально, как и всякое замкнутое сообщество, и очень мало относится к жизни. Зато книжную критику я считал значительно более живым и нужным жанром (но это было раньше, до появления социальных сетей — они разрушили потребность в книжной критике как таковой). Но, пока мир оставался в большей степени бумажным, книжная критика имела большой практический смысл: начиная от банального информирования о появлении новых книжек и завершая поощрением к обсуждению прочитанного. Книжно-критические тексты я воспринимаю как литературный жанр, а не сугубо журналистский, тем более литературоведческий. Если говорить упрощенно, то это разговор о книжке. Не обязательно то, что ты хочешь сказать, имеет отношение к прочитанному — книжка может стимулировать ко совсем другим рефлексиям, и они могут быть иногда интереснее, чем сама книжка. Теперь книжная критика в сущности отмирает — меняется до неузнаваемости. Ее функцию уже выполняют многочисленные обсуждения в Facebook. И я не вижу в этом большой трагедии. Просто профессия, которой я зарабатывал деньги лет десять назад, теперь стала не нужна.
— А тем, что вы сейчас пишете, зарабатываете? Ведь издательский бизнес в целом неприбыльное дело, или он выгоден не для авторов, а, скорее, для издателей или книгораспространителей?
— Да нет, зарабатывают все. Но мало. Эти заработки не всегда гарантируют выживание, и назвать это профессией можно разве что в кавычках. Мне помогает то, что время от времени пишу киносценарии или какие-то статьи. Чтобы зарабатывать писательством, надо очень много работать — как Андрей Кокотюха, который вызывает белую зависть своей работоспособностью. В целом у Украины не наихудшая ситуация. Хотя и слишком уж своеобразная. Огласку получают не те книжки, которые больше всего читают. Например, самая тиражная писательница Симона Вилар — монументальные тиражи (общий — в миллион экземпляров) — она стабильно пишет пару книжек в год. Но выходят ли на них рецензии, обсуждают ли их? Словно нет такой писательницы в культурном пространстве. Когда мы говорим об украинской литературе, то сразу — Жадан, Андрухович и т. д.
— Если объявляют лауреата Нобеля или Буккера, то это обычно повышает продажи. Как вы считаете, почему литературные премии в Украине не влияют на выбор для чтения?
— Трудно сказать, потому что это действительно большой парадокс. Премии действительно никак не влияют на увеличение тиражей, и это нонсенс. Очевидно, к премиям, о которых вспоминают в контексте западной литературы, все-таки постоянно приковано внимание медиа. Когда кто-то получает Гонкуровскую премию, это приобретает огромный резонанс — у нас же это не является первоочередным предметом обсуждения для центральных СМИ, а только для специализированных. Литературных премий в Украине не так уж и мало, и серьезные среди них есть, например Шевченковская. Хотя о ней вспоминают только потому, что лауреату вручают денежный эквивалент. Но здесь мы уже попадаем на другую территорию — культурной политики, качества наших СМИ. Это не имеет ничего общего ни с литературой, ни с премиями — исключительно медийный вопрос.
— Как вы думаете, что должно произойти, чтобы повысился интерес к чтению? Ведь есть и госпрограмма популяризации чтения, но повлияет ли она на человека, который не брал в руки книжку, а теперь вдруг возьмет?
— Я не верю в программы, созданные для поддержки культуры, у них все-таки бюрократическая цель. Формальная. Но не в программах дело. Ключевой проблемой является платежеспособность населения. Как только люди смогут позволить себе другие удовольствия, кроме ужина, тогда, соответственно, и начнут задумываться относительно чтения. Разумеется, здесь есть еще много технических проблем — присутствие книжных магазинов в городах и райцентрах, например. Но это замкнутый круг: если создать книжный магазин, то вряд ли будет достаточно покупателей. Невозможно объяснить нечтение только отсутствием книжных магазинов. Формальное увеличение их количества не решит эту проблему: качество жизни таково, что не побуждает к тому, чтобы думать о небесплатных удовольствиях. При этом чтение не может быть таким уж массовым — читает в Украине 2 % людей, так еще и слава Богу. Многие видят в этом трагизм. Дескать, кошмарные статистические исследования показывают глобальное нечтение. Действительно, на уровне цифр это может производить ужасное впечатление, но, с другой стороны, погружение в литературу ХІХ века показывает, что «это» нечтение в сравнении с «тем» нечтение — совсем разные вещи. Это был сеанс черного оптимизма.
— Недавно вы сказали, что критика — это последнее, чему поверит читатель. Как обычно выбираете книжки?
— Я пассивный читатель современной литературы и в течение последних лет фактически перестал покупать книжки. Лет пять-семь назад я регулярно ездил на Петровку и скупался, а теперь нет такой возможности. Отчасти потому, что книжки становятся дороже, и это большая проблема для меня. Ну, и развращает, конечно, халявность интернета. Есть инерция, которая заставляет реагировать на определенные имена. То есть я знаю, чего ожидать от тех или иных писателей — есть круг таких, которых мне интересно читать, все, что они пишут. Например, Таня Малярчук, Тарас Антипович, Издрык и Павел Вольвач. Есть авторы, которых интересно читать при случае, например тот же Андрухович, Жадан, Прохасько. Лина Костенко, если напишет новую книжку, ее трудно пропустить. Василий Шкляр. То есть те, которые автоматически попадают на орбиту. Таких имен можно назвать пять-десять. Или еще те книжки, которых ждешь, а они все не выходят. Мне, например, досадно, что давно нет книжек от Леонида Кононовича — по-моему, он один из лучших украинских прозаиков. Его «Тема для медитаций», считаю, один из лучших романов за последнюю четверть века.
