Есть целая доктрина о том, что украинские писатели рождаются прежде всего в селе (и именно так оно должно быть!), откуда везут свой талант в столицу, которую должны завоевать этим первозданным, настоянным на атмосфере глубинной народной жизни словом, неприступную столицу. И это подтвердит любая статистика – действительно, большинство наших литераторов родом из глухой провинции. И как красноречивый пример приводят имена, скажем Григора Тютюнника или Евгения Гуцало, которые, сами придя из села, принесли в своих книгах крестьянский народ, олицетворяющий настоящую Украину. Может, именно поэтому и прижилось это квазинаучное утверждение о литературном донорстве села. И если слепо верить в такие теории, то можно дойти до предсказания уже недалекой смерти литературы, так как безудержная урбанизация, давно ворвавшись на патриархальные территории села, стирает все его удельные основы, не оставляя даже рудиментарных его признаков.
Но вот неожиданно появляется в украинской прозе потомственный киевлянин (и не филолог или журналист, как подавляющее большинство, а кандидат меднаук, эпидемиолог) Юрий Щербак. У Тютюнника и Гуцала - прекрасная проза. Кажется, писать надо только так. Кажется, именно эти - и только эти нарративные стратегии - единственно возможные, как это неизменно чувствуешь от талантливых произведений. А Щербак - это совсем другие герои, другая жизненная среда, другие стилевые приемы и лексическая партитура. И опять же не можешь отделаться от впечатления: именно это - она, единственно возможная нарративная стратегия.
Юрий Щербак стал вторым полюсом прозы шестидесятников. Он - единственный среди них урбанист. По многим его произведениям можно не только изучать топографию Киева (с новыми и старыми названиями его улиц, конкретными домами с их историями и историями их жителей) в романах и рассказах Щербака немало историй о семейных династиях киевлян. Словом, Щербак ввел в прозу шестидесятников своих героев из столичных жилмассивов, героев без какого-либо намека на пейзанские сантименты. Они - дети городской цивилизации, и в сравнении с персонажами Гуцала и Тютюнника - как представители другой планеты.
Да, они социализированы, но у них - по сравнению со многими тогдашними произведениями - наименее заметны идейные «привязки» к обществу, как тогда его называли компартийные идеологи, «развитого социализма». Герои Щербака – прежде всего медики - немного напоминают персонажей Киплинга или Конрада. Потому что у каждого из них - культ того дела, которому они служат.
Его персонажей без него просто не представить. Оно - способ их жизненной самореализации и свидетельство нравственной полноценности или неполноценности. И дело стало для каждого будто личной религией. Эти герои, не разглагольствуя о гражданских и профессиональных обязанностях и не романтизируя себя, всегда на высоте. Особенно концентрированно это видно в дебютной книге Щербака «Как на войне», которая своим этическим пафосом отчетливо перекликалась с «Коллегами» Василия Аксенова - своеобразному гимну фрондерства шестидесятников, которые требовали от общества новых «правил игры» без демагогически-пропагандистского сопровождения слова, что отчетливо вибрировало от бесчисленных запретов.
Интересная подробность для биографов Юрия Щербака. Учась в столичном мединституте, он писал стихи, писал статьи и прозу, и еще упражнялся как художник-абстракционист, шокируя своими композициями приличную публику, воспитанную на образцах нерушимого социалистического реализма. Как-то даже у него была выставка, которую грубо закрыли идеологические «дяди», что пригрозили вдохновенному нонконформисту решительными оргвыводами. Все это выросло в целое дело под названием «Литературной забегаловки». Хорошо, что все ограничилось изъятием картин «стиляги» Щербака и заверениями в том, что он может повторить эпизоды биографии брата Николая.
Такие угрозы Щербак должен был учитывать, потому что он гораздо больше других студентов, был в поле перманентного внимания соответствующих надзирателей. Дело в том, что его на семь лет старшего брата Николая, студента столичного университета имени Т. Шевченко, члена киевского филиала Ровенской ОУН, арестовали и заключили в тюрьму. А когда после смерти Сталина выпустили на свободу, то он долго оставался в статусе экс-зека, то есть неблагонадежного элемента, из биографии которого не исчезла компрометирующее политическое пятно. Он преодолевал туберкулез, который обострился в мордовских концлагерях и, завершив образование, настойчиво догонял то, что не мог изучить в заключении.
Юрий мечтал о дипломатической карьере или же о журналистике, но брату «врага народа» путь туда был закрыт. Ему пришлось бросить школу, где он учился, чтобы избежать расспросов о том, куда вдруг делся старший брат. Тогда аресты и приговоры не очень разглашались - всем говорили, что Николай уехал лечиться от сложного заболевания в Крым. Юрия, который только что закончил седьмой класс, родители отдали в фельдшерско-акушерскую школу, учиться в которой он очень не хотел. Недавно, рассказал в своих воспоминаниях: «Мой мудрый, с рациональным мышлением, отец объяснил мне, что в условиях тогдашней системы, которую он слишком хорошо понимал, мне нужно как можно скорее получить политически нейтральную специальность, которая предоставила бы возможность без экзаменов поступить в мединститут. Моя эмоциональная и убитая горем мать умоляла меня стать врачом (она когда-то мечтала, что Николай выберет медицинскую стезю) и молила Бога, чтобы я не вздумал отправиться в «политику» - то есть не захотел пойти по Колиным следам. Она говорила, что не переживет второй потери - и я верил ей, пообещав никогда не ввязываться в политику. Впоследствии «политика» сама ввязалась в меня ... »
Брат стал выдающимся ученым, - автором нескольких научных и научно-популярных работ, основателем украинской школы герпетологии, создателем национального научно-природоведческого музея НАН Украины. Юрий Николаевич вместе с женой брата Галиной Иосифовной инициировали уникальную книгу «Николай Щербак - человек природы» («Ярославов Вал», 2017), куда вошли воспоминания о нем, а также его воспоминания, чрезвычайно интересные «Рассказы о животных» и статьи. На презентации книги собрался научный истеблишмент столицы. Все говорили о благородном подвижничестве Николая Щербака.
Итак, после нелюбимой ему фельдшерско-акушерской школы Юрий Щербак, как он и обещал матери, стал студентом мединститута, откуда ушел в Киевский научно-исследовательский Институт эпидемиологии и инфекционных заболеваний, где работал почти три десятилетия. Защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Возглавлял правительственные комиссии по борьбе с эпидемиями в разных уголках Союза, имеет за это государственные награды. Словом, биография настоящего ученого, (как и его брат) нашел себя и свое место, успешно реализовавшись в жизни.
А еще была у него литература. Вплоть с тех студенческих дней. Писал на русском, начали печатать в Москве. Вошел в круг уже на весь Союз популярных авторов журнала «Юность» (Василий Аксенов, Андрей Вознесенский, Анатолий Гладилин, Евгений Евтушенко). И тут произошло событие, после которого Юрий Щербак появился в украинской литературе. Он рассказывал, что вдруг получил письмо от редактора «Литературной Украины» Павла Загребельного, который предлагал ему встретиться в редакции. Встретились. Загребельный, который тогда широко предоставлял страницы газеты для произведений еще неизвестных читательской общественности Евгения Гуцало, Николая Винграновского, Валерия Шевчука, Владимира Дрозда, Виталия Коротича, откровенно спросил Щербака, действительно ли он хочет быть провинциальным русским писателем и не стоит ли ему перейти на украинский язык? И предложил печататься в «Литературной Украине». Так в ней и появились уникальные «Рисованные рецензии» Юрия Щербака. И он органично перешел на украинский. Ему повезло на редактора первой книги в «Советском писателе» Евгения Гуцало, с которым они сразу же подружились. Так он и вошел в круг столичных интеллектуалов-гуманитариев (Григорий Кочур, Иван Дзюба, Георгий Якутович, Григорий Гавриленко, Мирон Петровский, Вадим Скуратовский), что дополнило его научную среду. Уже с тех пор писатель Юрий Щербак был неизменно в поле моего читательского зрения. Он всегда интересовал меня. Как интересует и сегодня. Я прочитал все, что он печатал.
Его стиходела, которым он отдавал немало сил в институте, завершились полным переходом на прозу. Диковинкой и даже немного сенсацией стала единственная поэтическая книга известного прозаика Щербака «Фрески и фотографии», появившиеся в 1984 году в издательстве «Молодь». Это был его своеобразный реквием по поэзии.
Настороженно-недоверчивое отношение официальной критики к его книге «Как на войне» изменилось разгромной «аналитикой» в отношении к сборнику рассказов из книги «Маленькая футбольная команда» и особенно - к повести «Хроника города Ярополя». Щербака строго отчитывали, что он свернул на идейную дорогу. Немилосердным вивисекциям подвергались в «Советском писателе» его прозаические книги «Маленькая футбольная команда» и «Длинное время добра», где были такие рассказы, как «Гармоничное вдохновение», «Прощание с Джульеттой», «Возвращение блудного сына», «Ехать, не оглядываясь». Щербаку инкриминировали, что он не хочет писать о социалистическом образе жизни, о коммунистических идеалах, его обвиняли: ваши маргинальные персонажи ущербны, они живут мелкими эгоистичными чувствами. И это тогда, когда Щербак писал о том, как трудно индивиду в обществе оставаться нравственно полноценным человеком, о загадке рождения и смерти. И во всем этом есть какой-то сокровенный смысл, о человеческой природе которого знают только врачи (вспомним, сколько писателей - Рабле, Моэм, Конан Дойл, Чехов, Булгаков, Амосов ... - были врачами).
Вадим Скуратовский рассказал такой интересный эпизод. Великий польский писатель Ярослав Ивашкевич спросил в Варшаве кого-то из украинцев о том, чем занимается в Киеве Юрий Щербак. Ему ответили: «бешенством», имея в виду научные работы Щербака. Ивашкевич то ли не понял, то ли сделал вид, что не понял - ответил загадочно: «Бешенство - это сегодня там очень актуально...»
Хорошо помню цель дискуссии, вызванную его романами «Барьер несовместимости» и «Причины и последствия». Там тоже реальность с ее злободневными этическими проблемами, увиденная глазами медиков, которые знают о мире людей и мире вообще гораздо больше, чем обычные индивиды. И это знание - под весьма специфическим углом зрения, что и обуславливает специфичность их оптики.
Казалось, так и будет продолжаться всю жизнь перипетийный роман врача Щербака с литературой, которая у него играла паритетную роль перед медициной. Я слышал, как завидовали ему «чистые» писатели: мол, хорошо Щербаку - его медицина кормит; он не зависит от произвола редакторов и цензоров. Он может не очень беспокоиться о том, что его произведение отклонили - не пропадет от этого. А мы, видите ли, обречены на голодовку, если не попадем в издательский темплан...
Кажется, тогда я услышал от Щербака такую сентенцию: «Чтобы быть в этой стране более или менее независимым писателем - надо быть врачом».
И вдруг четко расписанная, так сказать, педантично розрубрикованная жизнь Щербака (наука-литература, и лишь изредка что-то связанное с интеллектуальными захватами) стремительно нарушилась. Чернобыльская катастрофа внесла в нее свои коррективы. Юрий Николаевич вместе с известным американским доктором Гейлом раз за разом ездит туда, где произошло такое демагогически интерпретированное компартийными трубадурами беспрецедентное событие. «Правда», «Известия», «Комсомольская правда» сладкоголосо рассказывают всему Советскому Союзу, что там ничего экстраординарного не происходит, - мол, обычный рабочий эпизод: была авария из-за сбоя программы, но проблема уже ликвидирована. Поэтому оснований для тревоги нет, сохраняйте спокойствие.
С пропагандистской целью в Киеве происходит широко разрекламированная велогонка. На первомайский митинг на площади Калинина (ныне Майдан Незалежности) под неестественно палящее солнце выгоняют тысячи школьников. Сколько их тогда было облучено? Вам об этом может рассказать - и, собственно, он и рассказал в своей сенсационной книге «Чернобыль» - врач Юрий Щербак.
Киевляне в панике вывозят кто куда может детей. Пьют без меры водку и вино «Кабарне» - кто-то пустил слух, что алкоголь уничтожает в организме радиацию. А тут еще появляется (известно откуда) молва: в таких дозах радиация даже полезна для человека. Все это так массово тиражировалось, что массы вынуждены были поверить. (Людям так стремительно хочется верить в то, что им нравится!). Щербак попутно прокомментировал в книге «Чернобыль» немало таких мифов и стереотипов.
«Чернобыль» - не только книга-репортаж, книга-интервью (по нарративному исполнению). Это книга-диагноз. Вспоминая название его романа «Причина и последствия», можно вынести в подзаголовок «Чернобыля», такие слова: «О причинах и последствиях». Точно приводя с диктофона слова специалистов о технических причинах и других факторах, повлекших катастрофу, цитируя мысли и наблюдения сотен людей, автор подводит читателя к мысли: Чернобыль - это приговор самой административно-командной системе в СССР. Поэт Иван Драч писал, что «Чернобыльская молния ударила в генофонд украинского народа», а публицист Щербак продолжал его фразу: народа, которого властителям не жалко, потому что правители того государства относятся к людям, как к траве, - сколько ни затаптывай - все равно нарастет...
Характерно, что цензура в Украине подвергла «Чернобыль» жестокой вивисекции. От автора безапелляционно требовали правды только в строго дозированном варианте. Немного легче было с книгой в Москве. Тогда там еще играли в либерализм. Это же примерно о тех временах сказал турецкий поэт-коммунист Назым Хикмет, эмигрировавший в СССР: «Если в Москве стригут ногти, то в Киеве отрубают руки по локоть». Это была яркая метафорическая формула здешней борьбы с инакомыслящими.
«Чернобыль» печатался чуть ли не в двадцати странах. Щербак неожиданно для себя стал авторитетным экспертом в вопросах, связанных с атомными катастрофами. Достаточно сказать, что когда взорвалась Фукусима, Щербака приглашали в Японию на посвященные ей научные конференции. Принимал он участие и в конференциях по вопросам атомной энергетики ряда европейских стран.
Чернобыль стал для Щербака отправной точкой его старта в другую жизнь. Неожиданно для себя он оказался в роли активного публичного лица, к которой до сих пор совсем не стремился, привыкнув к той жизненной ниши, где до сих пор находился. Теперь все у него до неузнаваемости ускорилось. Бывший ученый-затворник и почти подпольный писатель, всегда уединенный в рабочем кабинете, всегда избегавший всех литературных собраний и вообще принципиально дистанцированный от этой ярмарки творческих амбиций, как говорится, с головой бросился в водоворот событий. Он становится секретарем Союза писателей. Основателем и председателем Украинской экологической ассоциации «Зеленый мир», основателем и лидером Партии зеленых Украины. Его избирают депутатом Верховного Совета СССР. (Кстати, он блестяще переиграл на выборах высокого коммунистического функционера, за которого был мощный админресурс!) Вполне естественно, что Щербак присоединился к оппозиционной Межрегиональной группе депутатов, которую возглавлял академик Андрей Сахаров. После провозглашения независимости Украины был назначен первым министром окружающей среды страны, он стал членом Совета национальной безопасности. С 1992-го начинается его дипломатическая биография. Он - посол Украины в Израиле. Затем - в США и Мексике (по совместительству) и в Канаде. Читал лекции в Гарвардском университете (США). Принимал участие во многих важных событиях как официальный представитель Украинского государства.
Оказавшись в новых для себя ролях, Щербак перестал писать художественные произведения. И не было для этого времени и сил, постоянно находясь в жестоком цейтноте, куда человека его статуса и его круга обязанностей бросает жизнь. Более того в одном тогдашнем интервью он признался: у него полное разочарование в литературе, считая, что она исчерпала свои возможности воздействия на читателя. Резонансным было его интервью, которое он в девяностые годы дал московской «Литературной газете», где он изложил свое тогдашнее отношение к литературе, категорически отстаивая свою точку зрения, которая многим показалась еретической.
Ссылаясь на запредельную заангажированность в общественной и политической деятельности последних лет, которая не оставляет ему свободного времени для уединения, без которого литературную деятельность просто не представить, автор в то же время признается: «... есть причина еще глубже, тайная, что заставила меня отложить перо в сторону и с головой окунуться в темный омут политики... Причина эта - глубокое разочарование в литературе вообще, а в романно-беллетристической форме прозы - в частности. Разочарование в способности литературы хоть как-то повлиять на ход жизни, на судьбы людей, на моральный облик человека, особенно сегодня, в эпоху всевластия телевидения. Все рациональные схемы просветителей, которые верили в мессианское предназначение литературы, и педагогические расчеты «инженеров человеческих душ» - все упало одновременно в ад XX века: большое бессилие литературы острее всего ощущается в стране, которая явила миру Гоголя, Достоевского, Толстого, Чехова - и стала пристанищем красных бесов, которые очень быстро, эффективно и надолго уничтожили христианскую мораль, добро и милосердие... »
В Украине - будем откровенны! - эффект положительного влияния литературы на общество также снижен почти до нуля. Она в самых смелых мечтаниях не может претендовать на роль обладательницы дум и чувств. Литература, к сожалению, уже не является активным действующим лицом на сцене жизни. Ее слово десакрализовано и маргинализовано. Пришли новые пророки, принесли новые - часто фальшивые! - ценности, на другое обращается внимание тех, кто должен - по логике развития событий - быть читателем литературы. Хам и Шустер сформировали канон дурноголовства, цинизма и безграничного лукавства. А рядом с этим - порногламур для эстетически недоразвитых.
Журналистка говорит с депутатом Верховного Совета СССР Юрием Щербаком: мол, его натуре свойственно влечение к риску. «Долгое время вы как медик работали в лаборатории по борьбе с особо опасной инфекцией. Бывали не раз там, где вспыхивали очаги чумы и холеры... Нынешняя ваша депутатская и вообще политическая деятельность - довольно рискованное занятие».
Щербак отвечает, что политическая деятельность почти во все времена, во всех странах была рискованным занятием, потому что всегда в политической деятельности присутствует драматургия столкновения различных сил, разных политических мнений, а особенно - и это не на последнем месте! - столкновение характеров, амбиций и частных интересов. «Так или иначе, речь идет о власти, а борьба за власть - занятие всегда опасное, потому что всегда есть оппозиция любой власти. Это занятие в десять раз опаснее в нашей стране, воспитанной на традициях тоталитаризма, где фактически на протяжении веков не знали демократии, демократических институтов и традиций».
Корреспондент говорит о том, что вчерашнее общество постоянно воспроизводило людей, которые не знают своего места, не имеют представления про «сродну працю» (Сковорода) и спрашивает: вы уверены, что, уйдя в политику, «нашли именно свое место»? Абсолютно резонный вопрос, в нашей украинской ситуации, где, как когда-то в первые годы после октябрьского переворота, в различных областях деятельности, как саранча, обсели главные места люди часто с абсолютной степенью невежества в той или иной отрасли или вообще без всякого намека на какое-то специальное образование. Таких мы видим на государственных должностях, в парламенте, в бизнесе. Именно кадры - руководящие - слабое звено в нашей стране, так сказать, неизлечимая ахиллесова пята вот уже на протяжении двух десятилетий. Мне пришлось наблюдать при исполнении обязанностей некоторых представителей нашего дипломатического корпуса - и мне было стыдно за Украину, что она послала за границу представлять себя таких карикатурных и во многом анахроничных индивидов. Ежедневно с экрана телевизора, который без устали проводит дебилизацию и зомбирование общества, видим, эти интеллектуально не обремененные парсуны, слышим дикий волапюк, которым прикрывают свою дремучую и агрессивную темноту хозяева жизни из нуворишей, которых уголовные и бизнес кланы, замаскированные под политические партии, послали представлять себя во власти.
Щербак издал несколько книг политической публицистики и геополитических размышлений и колебался, возвращаться ли в художественную литературу. И вот - вдруг! - я читаю анонс его романа-антиутопии «Время смертохристов». Это совсем другая литература. Но, к которой в свое время призывал белорус Алесь Адамович, что шокировал коллег своим порывом к «свихлитературы». То есть - к новым грандиозным идеям и оригинальным нарративным стратегиям, поскольку изображение жизни в формах самой жизни - это, по Адамовичу, - дремучий анахронизм.
Политический триллер-антиутопия «Время смертохристов», развернулся в трилогию, где появились еще «Время большой игры» и «Время тирана». Они стали особенно резонансными литературными событиями и принесли автору несколько престижных премий. Далее Щербак обнародовал «Оружие судного дня», жанр которой определил оксюморонно: документально-фантастический роман. Произведение это написано словно специально по рецептам Алеся Адамовича. Его читают адораторы Щербака. Это, как правило, не общественность, а действительно интеллектуалы.
Сейчас я - один из первых читателей книги Щербака «Украина в эпоху войномира», которая готовится к печати в издательстве «Ярославов Вал». Это очень «Щербаковская» книга. Там - Ниагара фактов из разных сфер жизни и науки. Там немало политических диагнозов и гипотез на будущее. Вопросов к себе и к политикам и ученым. А также рассудительные попытки ответить на них именно так, как это всегда делает Щербак, которого хорошо знают читатели по его комментариям на страницах «Дня». «Эта книга - об Украине. О ее выживании в эпоху войномира», - так начинает он свой авторский комментарий, который открывает будущую книгу. Через какой-то месяц она придет к читателю.
Читая его, каждый раз убеждаюсь: именно такие книги у нас мог написать только он, Юрий Щербак.
Но если вы спросите меня, как быть Юрием Щербаком, я не смогу ответить.
Пожалуй, только он может дать на это ответ.
