Эскалатор забит людям, преимущественно молодежью — сегодня футбол. Выглядят они не слишком дружелюбно. У некоторых закрыты лица. Я воспринимаю их как угрозу почти инстинктивно, хотя и ловлю себя на мысли, что еще 4 года тому назад мы могли греться у одних и тех же костров на Майдане. В этот момент один из них быстрым отработанным движением лепит что-то на рекламный плафон. Через несколько секунд проезжаю мимо: на квадратной наклейке — пламя и надпись «2013—2014. Можем повторить».
Можем повторить. Где-то я это уже слышал.
Возвращаясь из центра, выхожу на своей полуспальной станции. В неглубокой нише в переходе стоит парень. Его лица под капюшоном тоже не видно, рукой в белой перчатке он трясет удлиненным серебряным цилиндром. Подхожу ближе, и, только остановившись в паре шагов, слышу, что он еще тихонько играет на губной гармошке. А цилиндр — это самодельный шейкер с песком внутри. Для ритма.
Невероятно.
То есть он, конечно, собирает деньги в полиэтиленовый пакет, и я бросаю ему купюру. Но это почти чистое искусство, искусство ради искусства. Пакет — скорее для вида.
Вечер вдруг растягивается между этими двумя полюсами. Между мегаломанской угрозой и едва слышным музицированием.
Я боюсь тех, кто «может повторить», потому что для них это — праздник, хотя на самом деле та зима была не праздником, а горькой необходимостью.
Я снова и снова вспоминаю чудака, что играл для себя ну и, возможно, для особо любознательных прохожих — вспоминаю, потому что он нарушил все конвенции самым неожиданным образом, вызывающе умалив свое присутствие там, где все построено на эскалации.
Тот, кто хочет повторить, никогда не поймет одиночку с гармошкой. Они — как два крайних уровня громкости: максимальный, от которого сгорают динамики, и минимальный, вышептывающий основу городского разнообразия.
Между ними — вся остальная симфония.
Настоящим героем мне кажется второй.
Потому что неповторим.
