Охрана на входе в Дом профсоюзов сурова: обязательно требуют пропуск, но по удостоверению прессы пропускают без лишних слов. На первом этаже привычный управляемый хаос — посетители, раздача теплых вещей, бюро находок, поток продуктов на кухню и из кухни — все в небольшом вестибюле.
Еще один блокпост — перед лестницей наверх, по самой лестнице все время навстречу друг другу бегут активисты, врачи, телеоператоры, курьеры, бойцы в касках и в броне. С удостоверением прессы — на второй этаж, повернуть налево (еще линия охраны), опять налево, потом направо, выписать у девушек за столом пропуск на этот день — прямоугольный лоскуток бумаги с сине-желтой датой, зайти в пресс-центр.
Столы вдоль стен, разнокалиберные стулья, горы одежды. Кучи касок, марлевых масок и респираторов. Большое окно во всю стену. Вдоль длинной стены у входа — точка проведения пресс-конференций: микрофон, за ним — флаги Украины, ЕС и трех оппозиционных политических партий, по бокам — динамики на высоких стойках, софиты для съемки, телеэкраны с круглосуточной трансляцией с главной сцены Майдана. На столе перед микрофоном — пластиковая тарелка с небольшой коллекцией подарков от «ментов»: корпус гранаты «Терен», гильзы от разных зарядов, металлические осколки. В отдельном углу, за желтой лентой — столы организаторов и технической части.
ВОЗМОЖНО, В МИРЕ НЕТ ЛУЧШЕГО ПРЕСС-ЦЕНТРА
Журналисты здесь есть всегда. Пишут или читают, смотрят видео из ноутбуков или берут у кого-то интервью. Поляки захватили отдельный стол и поставили на нем красно-белый флажок. Больше всего людей — днем и под вечер. Меньше всего — на рассвете. И днем, и ночью кто-то спит на полу, в углах, у батарей, под столами. Сначала накрывались куртками, теперь есть спальники и одеяла.
Возможно, в мире нет лучшего пресс-центра. Спускаешься на два этажа — попадаешь на революцию. Отходишь на пару кварталов — оказываешься на линии боевых действий. Видишь собственными глазами то, что минуту назад видел на экране. Когда столкновения в разгаре, когда готовится штурм, то здесь информационное поле такого напряжения, что людям непривычным может стать жутко. Все понимают, что если ворвется «Беркут», то ни на какие удостоверения не будет смотреть — но остаются здесь не только по самообороне на всех этажах или по профессиональному фатализму, здесь есть что-то другое.
Я люблю это место. Люблю его суматоху, его атмосферу легкого психоза, постоянное ворчанье революционного телеканала в телевизоре, опухших от недосыпания коллег, случайные встречи с друзьями, которых не видел годами, ночные политические сплетни и масштабные разговоры о судьбах человечества, сосредоточенных в любое время девушек-волонтеров, чай в пластиковых стаканчиках в пять утра, слабый белый свет рассвета за окном, у которого кто-то храпит, накрыв лицо капюшоном. Чувствую здесь, насколько нужная и насколько опасная моя профессия, понимаю, что точная информация — настоящее оружие, что правда — это то, чего действительно боятся тираны, и что именно поэтому мы победим.
«ЗДЕСЬ ВСЕ — БОЛЬШАЯ И ДРУЖНАЯ СЕМЬЯ»
О буднях пресс-центра мы поговорили с одной из его координаторов А., которая в силу понятных обстоятельств, пожелала не называться.
— Когда был организован пресс-центр? — спрашиваю.
— Явная потребность в нем появилась почти сразу — чтобы наладить информационное сообщение между общественным движением и прессой.
— Как здесь все работает?
— Процесс координируют волонтеры. Распорядок пресс-конференций каждый день пишут на доске: кто и когда будет выступать, какие темы. Если возникают форс-мажорные обстоятельства — например, нашлись побитые или исчезнувшие без вести, или оппозиционеры делают срочное заявление, то можно подойти к координаторам, они назначат время для выступления, возможно, подвинут другую пресс-конференцию.
— Следовательно, все держится на волонтерах?
— Их две группы: одни делают аккредитацию, вторые работают в охране. Никто деньги не получает, все на добровольных началах. Что же касается журналистского образования, то кто-то из волонтеров его имеет, но это не обязательно. Они сами организуются, одни ночуют здесь, другие живут недалеко. Без лишней надобности за периметр не выходят — держат руку на пульсе. Поэтому в пресс-центре можно увидеть людей, которые спят под столами, на столах, у батарей...
— Как проходит отбор выступающих? Например, приходит человек с улицы с каким-то важным сообщением, и что дальше?
— Выйти к микрофону просто так нельзя. Сначала человек попадает в инфоцентр на первом этаже, потом, если у него действительно важная информация, принимается решение, которое проходит определенную иерархию, чтобы не было фальшивых новостей. Это, знаете, называется синдромом разведчика. Слышу звон, не знаю, где он: кто-то увидел, что толпа «титушек» куда-то двигается, и сразу хочет сообщить об этом миру. Таких людей очень много, все они бегут в пресс-центр, но для того и существует аккредитация, и их с такими новостями не пускают.
— Когда появился первый иностранный журналист?
— Почти сразу. Сначала — из России, потом — из Польши. Теперь у нас огромная география. Даже из Ирака есть. Турция, Израиль, Канада, CNN, Би-Би-Си.
— Как им всем здесь живется?
— Все зависит от динамики восстания. Пик суеты — когда лидеры оппозиции приходят втроем, чтобы сделать какое-то заявление. Если устанавливается затишье и все переходит в фестиваль — начинается отток прессы, те, кто остаются, записывают и снимают истории разных майдановцев в палатках. Как только ситуация обостряется — журналисты прибывают в считанные часы. Долетают на самолетах, едут отовсюду. В самые напряженные моменты в пресс-центре никого нет. Когда, например, происходили события на Грушевского — все были там. Приходит экстренная информация, журналисты сначала аккумулируются, а затем разбегаются работать. После нескольких дней беспорядков они уже начинают выглядеть не лучшим образом, пахнут соответственно... С другой стороны, здесь все — большая и дружная семья, если что-то нужно, сразу помогут — и помыться, и поесть, и организационные моменты решить. Пресса уже подружилась и с теми, кто здесь в Доме профсоюзов — с «сотнями», с самообороной, с организаторами и общаются не только на профессионально-революционные темы.
— Если говорить об острых ситуациях: когда штурмовали Майдан или существовала реальная угроза штурма, тебе было страшно?
— В таких ситуациях очень хорошо видно, кто есть кто. У части волонтеров или людей из сотен вдруг начинает резко болеть голова или повышается температура, и они идут домой. Прессу тоже расстреливают, им тоже не до шуток, а они же сюда и приехали за лучшими кадрами, за действием, они все выходят на передовую, надевают жилеты и каски, думая, что это их защитит, хотя это только делает их мишенями. Так что пресса так же попадает на третий этаж к врачам, так же уязвима на поле боя. Что же касается меня, то я занимаюсь определенными практиками, я знаю, что есть Творец, и со мной ничего не случится. События 22 января, если мы о них говорим, по моему мнению, с точки зрения стратегии были очень похожи на некий пацанский блеф. Меня никто не эвакуировал, я сама рассказывала, кому что делать, и эмоционально находилась в состоянии покоя. Но животный холодок по спине пробегал — эвакуируют женщин, а я остаюсь. Да, бывает страшно, но в таких ситуациях и должно быть так — это инстинкт самосохранения.
— Как это дело повлияло на твою жизнь?
— Я стремлюсь за эти полтора месяца не потерять профессиональную форму. Несмотря на то, что я здесь нахожусь ночью и утром, пытаюсь днем поработать и поспать. Не покидаю светскую жизнь. Когда все закончится — просто начну больше спать, меньше нервничать, буду вспоминать как происшествие. А так и в повседневности адреналина хватает. Правда, не такого. Не каждый день на тебя выезжает бронетранспортер.
