На самом деле, мне, как и многим сегодня, очень трудно что-либо говорить и писать, потому что наши привычные слова не могут передать того, что мы все чувствуем. Ибо слова кажутся слишком простыми, но в то же время слишком сложными, слишком перегруженными лишними, избыточными смыслами в это трагическое время.
Ибо война – это время большого упрощения, разрушения обыденных смыслов и лишения контекстов, отказа от сложных содержаний, утраты чувства юмора и ироничности, время прямого и упрощенного прочтения любых текстов, ну и многого еще с точки зрения семантики. Война, с точки зрения культурной антропологии, – это время драматической радикализации, большого разделения всего вокруг и внутри на черное и белое, время одномерных дискурсов и плоских нарративов, стирания полутонов и намеков, время громких речей и мощных призывов, мощных бронебойных эмоций и однозначных лозунгов.
С точки зрения антропологии социальной, а тем более, антропологии кризисной, с этим нельзя, а может и стоит ничего делать, потому что кризисная радикализация выполняет роль некоего адаптационного механизма, приспосабливающего восприятие, поведение и язык под драматически измененную реальность, позволяя сообществам выжить в новых, часто бесчеловечных условиях.
Поэтому не стоит упрекать радикализацией людей, оказавшихся в бесчеловечных условиях войны – иначе они просто не смогут выжить. Не стоит обвинять их в использовании «языка ненависти», - эта концепция здесь вообще едва ли приемлема, поскольку здесь уже не язык формирует социальную реальность, а восприятие пытается с помощью радикальных языковых новообразований подчинить поведение новым объективным социальным реалиям.
Мы адаптируемся с помощью доступных нам биологических и социальных механизмов, и требовать от нас большего не стоит, и даже просто абсурдно.
Это все вполне банальные вещи, которые может, и не стоило бы повторять, если бы не несколько важных обстоятельств.
Во-первых, для долгосрочного выживания и развития любых сообществ критически важны отдельные группы, которые как раз и являются наиболее уязвимыми по отношению к радикализации. Те, кто не умеет существовать вне сложных смыслов и контекстов, кто развивает интеллектуальное пространство нации. Они первыми уничтожаются или безвозвратно маргинализируются в радикализованных сообществах, и поэтому – из-за потери культурной углубленности и разнообразия - такие сообщества становятся обреченными на длительную деградацию. В отдельных случаях такая деградация приобретает необратимый характер, и упадок целых стран и наций становится ужасным примером для всего мира.
Во-вторых, пренебрежение «сложностью» всегда и повсюду приводит к культурному упадку. Ибо именно сложные, высококонтекстные смыслы определяют развитие культуры, науки, образования – именно то, что определяет нравственные и социокультурные координаты нации. «Если мы будем пренебрегать культурой, то ради чего мы тогда будем воевать?» - слова, которые приписывают Черчиллю, и которые лучше всего описывают эту ситуацию.
Все это – краткое обоснование того, почему я последовательно выступаю за сохранение публичных, культурных, научных, образовательных программ и проектов при всех имеющихся сверхсложных кризисных обстоятельствах, и хочу призвать своих друзей и коллег к сохранению таких программ и проектов.
Конечно, нет ничего, что существует всегда, все имеет начало и конец. Но существуют вечные ценности, которые определяют бытие нашей цивилизации, которым мы должны служить, несмотря на любые обстоятельства. Они остаются вечными символами, неизменными указателями на нашем пути в будущее. Именно их мы должны беречь ради нашего общего будущего. Как бы пафосно это ни выглядело, но пафос и банальности определенно лучше и намного гуманнее цинизма и нигилизма, которые так присущи кризисному радикализму…
