Если посмотреть на годы, когда в той или иной стране в ХХ-ХХI веке происходили радикальные перемены к лучшему, то вырисуется любопытная закономерность.
Например, в Германии, как известно, союзники уже в первые дни после победы в 1945 году запустили процесс денацификации – в частности, заставляли жителей городов вблизи концлагерей хоронить казненных узников. Кто-то из тех бюргеров мог точно и не знать, что творилось у них под боком, но, учитывая тотальную поддержку Гитлера немцами, эта мера была вполне оправдана.
Однако истинное самоосознание своей недавней истории в ФРГ началось в конце 1960-х, вместе с беспрецедентным всплеском политической активности молодежи, студенческими бунтами и тому подобное. Сегодняшняя толерантная, свободная, принципиально антинацистская и антитоталитарная Германия – во многом результат тех лет.
Но то была волна обновления по всему миру. Движение за гражданские права в США, «красный май» 1968-го во Франции, события того же года в Белграде и в Варшаве разворачивались параллельно или почти параллельно. И везде на острие выступлений были те, кто родился уже после Второй мировой.
Если добавить волшебные 23 года к нашей пороговой дате – 1991 – то получится как раз 2014-й, год нашей революции. 20–23–25 – средний возраст парней и девушек, которые сначала вышли на студенческий Майдан, а через полтора месяца уже дубасили «Беркут» на Грушевского. А затем поднимались с фанерными щитами по Институтской.
Очевидно, для реальных перемен всегда действительно должно вырасти новое поколение, способное критически посмотреть на реальность, которую они наследуют. Поколение, которое имеет в себе смелость, силы и право судить родителей.
Да, у молодежи есть это право – судить старших. Не наоборот.
Иначе и быть не может. Иначе мир задохнется.
