Так сложилось, что декларативно люди всегда стремятся честности, но на практике почти постоянно лгут.
Ложь является сложным психологическим и социальным феноменом, она является неотъемлемой частью ежедневного человеческого общения и имманентной формой нашего социального поведения. С формальной точки зрения, солгать — значит заявить фальшивое утверждение по отношению к себе или окружающему явлению, которое мы хотим навязать другим как правдивое.
Нашу склонность ко лжи можно объяснить различными психологическими причинами, в частности, принципами психодинамической, гуманистической теории, или теории поведения. Общепринятая точка зрения заключается в том, что ложь возникает как результат гедонистической природы человека, он стремится избегать боли и увеличивать удовольствие. Можно также заметить, что мы лжем не только ради личной выгоды, но и ради других. То есть, чтобы избежать ущерба, который испытываем мы сами, так и для того, чтобы не причинять вреда другим. Мы считаем, что ложь является приемлемой, если это спасает чьи-то жизни - наши или других.
Со времен революционных публикаций американской исследовательницы Беллы Де Пауло 1996, различные измерения неизменно показывают, что мы лжем не менее чем в каждом пятом предложении. В ежедневном общении, в среднем мы выдаем ложное утверждение в 20-30% случаев, то есть в некоторых ситуациях даже каждое третье наше утверждение формально может быть ложью.
При этом, конечно, распределение лжи не является равномерным: больше ложных утверждений обычно выдают подростки в возрасте 13-17 лет, а меньше всего - дети в возрасте 6-8 лет. В период жизни 25-45 мы широко пользуемся нашими умениями лгать, а после 50 лет количество лжи в ежедневном общении существенно снижается. Более склонны ко лжи люди, для которых мнение окружающих о себе является определяющим, например, лица с демонстративным поведением или члены локальных иерархизированных общин ( «а что люди скажут?»).
Обычно, человеческая ложь является сугубо инструментальной: почти в 45% случаев мы лжем ради того, чтобы выставить себя в выгодном свете, рекламировать себя, получить определенную выгоду. При этом, только в 15% случаев эта выгода является финансовой или экономической. Еще в 35% наша ложь направлена на то, чтобы защитить себя: в 20% - чтобы скрыть последствия своих ошибочных поступков, и около 15% - для избегания опасных ситуаций или общения с опасными людьми.
Только в 10-12% случаев наша ложь тем или иным образом направлена на других: до 5% нашей лжи является инструментом вежливости, около 4% наших фальшивых утверждений имеют целью соблюдение своей социальной роли, а в 3% - направлены на причинение боли окружающим.
Оставшиеся примерно 8% нашей лжи имеют неопределенную природу, и скорее всего, часть этой лжи (не менее 3-4%) направлены на то, чтобы помочь нам игнорировать неприятную реальность, создавая вымышленные миры. Собственно, где-то здесь - на пересечении лжи как инструмента социальных коммуникаций и персонального средства игнорирование реальности - и возникают некоторые интересные контексты, связанные с возможностями социального конструирования.
Использовать ложь в качестве институционального механизма, инструмента социального конструирования, впервые удалось корпоративистским государствам - в частности, гитлеровскому и сталинскому режимам. С помощью мощной и разветвленной машины государственной пропаганды, в лишенном с помощью репрессивного террора социальных институтов и любого многообразия обществе, на основе лжи этим режимам удавалось строить массовые иллюзии и направлять мысли и действия людей в нужном направлении.
Впрочем, государственные механизмы лжи, применены репрессивными режимами, оставались существенно внешними по отношению к обществу, даже обществу предельно поврежденному репрессивными воздействиями. Так что такая конструкция не могла быть достаточно стабильной и продолжительной. Собственно, это в конечном итоге и обусловило коллапс идеократических систем и соответствующих авторитарных государств.
Но идея институционального использования лжи ради управления коллективным поведением не могла исчезнуть сама по себе.
Гораздо более устойчивый механизм смогли предложить корпоративные маркетологи, предлагая самовоспроизводящегося модель лжи, которую можно определить как «торговля сомнениями». Именно такая модель позволяет строить и поддерживать устойчивые конструкции, построенные на ложных представлениях, неверных коллективных убеждениях, массовых фобиях и истериях.
Эта модель основана не столько на прямом внедрении ложных убеждений как таковых, сколько на расшатывании устоявшихся систем ценностей, размытии критериев и раздувании тотального недоверия. Создание фальшивых сообщений, дискредитация, унижение, коллективные травли - инструменты такого рода стратегий.
Впервые маркетинговая стратегия «торговли сомнениями» была применена в конце 1960-х табачными корпорациями в их борьбе с доказательствами того, что курение вредит здоровью. В своей книге «Doubt is Their Product», 2008, американский исследователь Дэвид Майклз приводит цитату из аналитической записки British American Tobacco от 1969: «сомнение - это наш продукт, поскольку это лучший способ конкурировать с "телом фактов", которое существует в сознании широкой публики. Это также наш инструмент внедрения споров».
Именно тогда впервые был создан массив псевдонаучной дезинформации о якобы отсутствующей связи между табаком и болезнями, и эта злонамеренная стратегия отсрочила регулирования табака на десятилетия, чем защитила корпоративные прибыли.
В дальнейшем эта стратегия была применена для дискредитации исследований токсических эффектов опасных выбросов, а впоследствии - для отрицания климатических изменений.
В результате было построено мощную машину по производству «альтернативных фактов», которая включает многочисленные консультационные фирмы, заказных экспертов, околонаучные журналы и мощные медийные ресурсы. На фоне создаваемого ими информационного шума что угодно может быть объявлено «фейк-ньюс», а любое профессиональное мнение может быть дискредитировано потоком шумных и ничем не подтвержденных заявлений.
Все это имеет несколько опасных последствий. Во-первых, это приводит к коррозии научного метода: в условиях растущего хаоса проверка данных и достижение экспертного консенсуса требует гораздо больше времени и усилий. Во-вторых, в массовом сознании закрепляется примат неправильно воспринятого «критического мышления», которое на самом деле является лишь инструментом рационального мышления, без которого «критическое мышление» превращается в средство разрушения и хаоса. А в-третьих, воображаемый успех «торговцев сомнениями» многим хочется применить в политике, что приводит к катастрофическим последствиям в государственном управлении.
Ведь именно на этом поле - тотального недоверия, массового распространения «альтернативных фактов», распада ценностей и размытия критериев - и растет не только современный политический популизм, но и методы воздействий в современных конфликтах, когда информация становится оружием.
Универсального рецепта что делать в такой ситуации не существует: нет смысла требовать честности, тщательно проверять любые распространяемые факты или распространять опровержения - это не работает, или работает наоборот.
Большую часть информации, которую мы получаем о мире, мы получаем от окружающих. Значит, доверие к своему окружению является базовым инструментом социальных коммуникаций и способом выживания человека в сложной среде. И манипуляция коллективным доверием в эпоху массовых электронных коммуникаций и глобальных социальных трансформаций бесспорно будет иметь конъюнктурный успех. В то же время, успешность нашего вида заключается в способности к абстрактному мышлению, в различении критериев и признаков, что создает баланс ценностей и интересов, и не оставляет места институциональному триумфу лжи.
Вопрос лишь в том, насколько успешно мы преодолеем текущий этап ценностного хаоса, и насколько адаптивный механизм коллективной доверия окажется сильнее адаптивного механизма лжи в социальной среде, претерпевающей сложные преобразования.
Так или иначе, но в наше время стоит помнить другую арабскую пословицу: «будь дважды осторожнее, когда упорные лжецы начинают говорить правду».
