В Фейсбуке продолжается флешмоб #faceofdepression («Лицо депрессии»), который начался с того, что вдова лидера музыкальной группы LinkinPark Честера Беннингтона поделилась видео, на котором ее муж улыбается за полтора суток до самоубийства. Этот флешмоб подхватило много моих украинских фейсбук-френдов. Я тоже хочу поделиться своей историей, но более широко, чем просто в Фейсбуке, поэтому и пишу этот текст для «Дня».
Возможно, он кому-то поможет разобраться с алгоритмом действий, которые следует делать, если тебе плохо, но в любом случае больше, чем на то, чтобы поделиться личным опытом, я не претендую. Здесь я расскажу не только о трех «с» от депрессии, как отмечаю в заголовке, но и об одной очень важной «п», психотерапии.
Те, кто читал мою книгу «Абрикосы Донбасса» или хотя бы знает, откуда я, может догадаться о причинах моего плохого состояния некоторое время назад. Меня накрыло уже после того, как все мои близкие давно были счастливо спасены от войны, потому что тогда до меня дошло, что я у нас оказалась главной и на меня все надеются - и старшие, и младшие - все, а мне надеяться не на кого. Тогда я поняла, что следует доразрушить все, что было недоразрушено в моей личной жизни, потому что смысла жить во всем этом не было никакого, особенно когда эти руины начали мешать тому, что я делаю в профессии. Это был долгий и мучительный развод. Я понимала, что так надо для моего будущего, но мне стало еще хуже. И после всего я легла на кровать и лежала пару дней, вставая лишь при насущной необходимости.
Такое же состояние могло бы быть, если бы это была проблема с кишечником или воспаление внутренних органов, или даже если бы это был рак. Я читала о научных исследованиях, которые ассоциируют психическое состояние с болезнями. Я видела людей, которые становились неприятными, когда болели. Кроме того, с детства наблюдала за животными: когда они были нездоровы, то мрачнели, падали, раздражались из-за окружающего или просто ложились и лежали, как и я сама. Но нет, это не было то, что мы называем болезнью.
Я трусиха относительно своего здоровья. В школе я тщательно изучала биологию, и это меня увлекало не меньше, чем литература, а университетская валеология привела к регулярным занятиям спортом. Моя преподавательница по валеологии говорила, что есть три «с» от депрессии - это спорт, секс, солярий (или при наличии - солнце). И мне они помогали. Также с валеологией я пришла и к заведомо здоровому питанию. Конечно, без крайностей, потому что даже я ем колбасу или сосиски, но очень редко, возможно, раз в месяц, в основном, когда я не дома и нет другого выбора или когда просто очень хочется. Я хожу на рутинные осмотры к гинекологу и маммологу, ежегодно сдаю развернутый анализ крови, чтобы исключить воспаление внутренних органов, при малейшем подозрении делаю УЗИ и флюорографию. Я из тех, кто может работать над пятью проектами сразу, при этом заниматься маленьким ребенком без всякой помощи других людей, но время на врача найдет всегда. И я не понимаю людей, которые не могут найти времени на свое здоровье, и когда я слышу об этом, мне кажется, что они себя просто не любят и не уважают, что они имеют какие-то ужасные советские комплексы в отношении врачей или просто нерациональны, а значит - на них нельзя положиться, потому что их жизнью управляют только эмоции. А когда они умирают (а такие есть среди моих знакомых), я очень злюсь на них за то, что они легкомысленно относились к своей жизни, хотя никакого смысла злиться на мертвых нет, я знаю.
Когда я поняла, что идти надо не к терапевту, а к психотерапевту, то прежде всего сформулировала требования к нему, которые исходили из того, что я должна ему доверять. Поэтому идеальным психотерапевтом для меня мог быть человек, который является не только специалистом высокого класса (ведь все мы понимаем, что наш уровень психотерапии уступает, скажем, немецкому, поэтому искала только среди лучших), но и понимающего, что такое война. Я знаю, например, что у нас хорошая львовская школа психотерапии, но если психотерапевт не видел моей войны, он меня не поймет, так мне казалось. Возможно, это мое предубеждение, что я тоже допускаю, но с этим требованием мне было спокойнее, ведь психотерапевт должен быть своим человеком по всем параметрам. Именно такая помощь могла бы мне помочь, как бы тавтологично это не звучало. Дальше искать было очень просто, потому что хорошие специалисты являются обычно известными людьми. Надо было только спросить у знающих людей, а это могут быть, например, кафедры психологии университетов или другие причастные к отрасли круги.
Первая наша с ним беседа длилась четыре часа. Следующие девять занятий - по три с лишним. Он не отпускал меня, пока мы не сделали всего, что должны были за встречу. Он был со мной циничным, но одновременно восхищал своими знаниями. Он во многом был очень точным, хотя кое в чем немного ошибся, но это я уже могла доработать сама, потому что он работал над глобальным, детали оставались за мной. После каждого занятия я еще пять дней работала с тем, с чем начали работать на занятии. Нет, это не было его задачей, просто моя мысль не могла остановиться, внутренняя работа продолжалась. Мои знакомые даже не представляют, в какие воображаемые ситуации я их ставила, какие суды с ними вела, в каких снах они мне снились, под каким углом рассматривала их, хотя на самом деле рассматривала в них я себя. Думаю, я им этого и не расскажу. Во время десятой встречи моем психотерапевту было немного скучно слушать меня, он проверил все пункты, над которыми мы договорились работать с самого начала, также проверил риски и закончил словами: «Теперь учитесь ходить без «костылей». И я хожу.
