«Мы из Украины» — именно этими словами одна из солисток всемирно известного ансамбля танца, который зовут в народе просто «Вирским» по фамилии главного балетмейстера Павла Вирского, открывала гастрольные концерты в более чем 30 странах мира.
— Получается, я полиглот, — улыбается пани Тамара. — Эти слова произносила чуть ли не на всех языках мира. Уровень закрытости нашей страны, имею в виду СССР, в то время зашкаливал. Перед каждой поездкой за рубеж приходилось терпеть навязчивый прессинг инструктажа: нам внушали, что везде шпионы, что нас могут похитить, поэтому ни в коем случае не доверять фальшивым ухаживаниям, ходить только вчетвером... Все это откладывалось в сознании, и каждый артист понимал, верил или не верил — это уже другой вопрос — главное, не нарушить, не споткнуться, иначе конец карьере, дальше ты не выездной.
И вот первая моя гастрольная поездка в Лондон. 1958 год. С нашей коричнево-черной улицы вдруг попали в мир ярких нарядов: навстречу шли девушки в юбках с обручами — моя мечта! — каблуки-шпильки, у мужчин совершенно немыслимого покроя брюки, заманчивые стрижки... Как хотелось всего этого... У нас же — по девять долларов в сутки на каждого, вместе с питанием, естественно. Впрочем, мне казалось это богатством. Выживать же мы умели, как, наверное, никто: тушенка, сгущенка, кипятильник — вот наши три богатыря. А в гостиницах всегда опасались — если все одновременно включали кипятильники, может вырубаться свет. Так уже бывало.
Помню, где-то в Бразилии я чуть не задохнулась от пристрастия к сгущенке. По привычке, проделав две дырочки в банке, выпила половину утром, что считалось обедом, а вторую часть молока оставила на ужин. Вечером обнаружила, что от жары молоко совсем засохло. Я его долго-долго тянула, приложила банку ко рту, и вдруг сладкая, вязкая масса стремительно прорвалась и запечатала рот и горло. Чувствую — реально погибаю. Спасла подруга ударом кулака по спине, хоть и достаточно мощным, но, главное, вовремя...
Конечно, в ансамбле все наши девушки были привлекательными, но хотелось стать еще красивее, ярче, чтобы улица остолбенела, чтобы останавливались троллейбусы и машины... И мы, вспоминаю не без удовольствия, добивались этого.
Одной из моих хитростей были ресницы из конского волоса. Для выступлений мы из них всегда приплетали косы. Я же отрезала в нужный момент несколько сантиметров, присматривалась, сколько мне понадобится для сногсшибательного эффекта, и приклеивала тушью «Ленинград» по 12 копеек к собственным ресницам. И вот он — взгляд из-под ресниц — загадочный, вызывающий растерянность у встречных. Главное-то — края под тушью не видно, и создавалась иллюзия своих восхитительных ресниц... В одном лондонском магазине меня даже спросили: «Натюрель?» Да, честно ответила, ведь это правда. Лошадки-то, подарившие волос — настоящие, не химические. Так что лукавила всего чуть-чуть. Главное же — зарубежная пресса с восторгом и удивлением признавалась нам в любви, лондонцы удивлялись тому, что, два часа и более наслаждаясь украинскими танцами, растворяясь в их ритмах и мощи, не пресыщались, а требовали повтора на бис.
Признаюсь откровенно: выходя на сцену, всегда была уверена, что все пришли смотреть только на меня. Возможно, так думали и другие девчонки. Это здорово помогло. Те же, кто знал меня с детства, уверяют, что я танцевала еще в мамином животе. Потом — охота пуще неволи — училась во многих танцевальных кружках, студиях и на молодежный фестиваль в Москве в 1957 году приехала с ансамблем, по сути, из фабричного коллектива. Так что к Вирскому, можно сказать, попала с улицы, без всяких звонков, просьб — взяли за талант. Тогда, помню, случайно встретив гадалку, услышала от нее: «Увидишь большие города». Как меня окрылили ее слова...
Классические танцы не любила, душа рвалась к народному, характерному, юморному танцу. Ему и отдала 20 лет жизни. Гастроли все время мешали получить высшее образование, потому училась на искусствоведческом факультете художественного института семь лет. Тему выбрала близкую: «Сценография народного танца в ансамблях танца».
Кстати, я сама научилась шить. Раз-два, один взгляд-другой, и заморский фасон получался мгновенно, да еще и обогащался собственными придумками. И вот уже такая же неотразимая, такая же особенная, как парижанка...
— Как реагировала киевская улица тех лет на ваши обновы?
— Даже не спрашивайте — она была еще строже инструктажей, получаемых перед отъездом: кричали вслед, увидев на шпильках: «Чтоб тебя ветер унес», обзывались, зацепившись глазами за укороченную юбочку, яркость многих раздражала, в ней, казалось, скрывается угроза привычной жизни. Вдруг тоже начнем загнивать...
Встречала, конечно, и восхищенные взгляды. Особенно, когда шла в белом плаще из искусственной кожи с леопардовой подкладкой. Естественно, плащ не застегивала, чтобы все видели... Из части рукава сама пошила еще и маленькую шапочку. Что и говорить — покорять мы умели.
Конечно, многие танцовщицы спешили сделать деньги на всем — на продаже кульков, нейлоновых рубашек, перьев, кружев... Кому-то удавалось даже купить квартиру за вырученные деньги. В одном из европейских аэропортов наших здорово унизили, извлекая из чемоданов буквально копны кружева, рулон за рулоном. Через стекло за этой сценой наблюдали любопытные пассажиры, ожидающие свой рейс. Это было ужасно, ведь во многих городах европейцы часами стояли в очередях за билетами на наши концерты и плакали от восторга, аплодировали стоя, забрасывали цветами. И вот — этот кошмар с второсортным товаром, который тогда у нас был самым желанным...
Глянцевые грезы постоянно диктовали свое — стать особенной, научиться шлифовать свой стиль, впитывать чужое очарование, как бы раскладывать его на составляющие и внедрять, внедрять в свой гардероб, свое сознание... Когда в Киеве мы шли с репетиции по Крещатику, улица дышала только нами, подкрепляя заманчивую уверенность — молодость вечна. Правда, далеко не у всех был хороший вкус. Когда одна девочка из ансамбля купила в поездке плащ цвета золота, такие же туфли, колготки в сеточку, да еще золотую шапочку — Павел Вирский, увидев ее, в ужасе воскликнул: «Памятник!»
— Вы влюблялись в коллективе, ведь там и парни танцевали?
— Да что вы! Я ниже 185 сантиметров глаз не опускала. На работе я была так загружена, во время выступлений едва успевала переодеваться: у меня на сцене — танец за танцем. Коллеги же были для меня только партнерами. Мне, признаюсь, нравились ватерполисты. Рост, плечи — мой вариант.
— Знаю, что вы в 60 лет сели за руль и довольно легко вписались в улицу?
— Да, ненасытность ко всему, чем еще не овладела, свойственна мне. Тайно от мужа бегала на курсы по вождению, и вот уже более 15 лет за рулем. Когда сдала на «отлично» экзамены, удивилась, что в документах написано: «ученик». Спросила у инструктора: «Долго ли я буду в учениках?» Тот улыбнулся и ответил: «Сколько проживете». Что ж, меня устраивает — это так молодит! Лучше быть юным воробушком, чем старой райской птицей.
В квартире пани Тамары — множество дивных фотографий времен ее молодости — рядом и Жан Габен, и Симона Синьоре. Шарм в них особенный...
— И все же, чей мужской взгляд был самым значимым, самым важным в жизни?
— Конечно, моего второго мужа. Игорь Верба ворвался в мою жизнь совершенно неожиданно, когда мне уже было пятьдесят, а позади — развод и много разочарований. И опять, второй раз в жизни, мне на пути попалась гадалка. Она сказала: «К тебе брак стучит в дверь, придет благородный король». Помню, подумала: «Какая чепуха, какой брак...» Я даже забыла о том случайном предсказании.
В один из дней, для меня очень неудачных, так как, пытаясь перекраситься в блондинку, стала серо-буро-малиновой, друзья уговорили пойти к кому-то в гости. Хозяин квартиры, куда пришла наша компания, удивился. Я услышала: «Кто это? На кого она похожа?!» Это меня здорово завело, и я решила назло не замолкать весь вечер — какая есть, такая и есть. Догадываюсь, какое произвела впечатление. Прошло еще несколько месяцев, и снова, вроде, случайно мы пересеклись в одной компании. И тут меня странно повело, да и он, сидя рядом, нервно пролил вино мимо бокала. Мы были свободны: он — 55-летний вдовец, я — давно в разводе. Его обаяние, эрудиция политолога, литератора, музыканта, искусствоведа, коллекционера (уверена — он знал все) так меня закружило, что стало ясно — мой мужчина.
Меня никто не любил в жизни, никто так не заботился обо мне. Я часто слышала от него: «Ты подарила мне жизнь, ты умеешь слушать и понимать, что я говорю». Игорь и есть самый главный подарок, он научил меня жить еще ярче.
Вот так живу и нынче уже без него, иногда даже вопреки обстоятельствам...
Игоря школа.
