Начну я для самого себя неожиданно — с цитаты из вполне советского писателя, о котором говорили, что он первым ступал на разминированное поле:
«Непосредственным поводом для ареста послужили содержавшиеся в его лекциях и бывшие тогда не в моде предупреждения о сильных сторонах тактических взглядов возрожденного Гитлером вермахта».
Это деталь биографии комбрига Серпилина — персонажа романа Константина Симонова «Живые и мертвые» и двух других частей трилогии о Великой Отечественной. Вспоминаю я это каждый раз, когда меня именуют путинским наймитом в ответ на высокую оценку стратегии и тактики Кремля в достижении поставленных им перед собой задач. А в последнее время я сталкиваюсь с этим, когда не менее высоко оцениваю политические таланты Януковича и его команды. Последняя, впрочем, похоже, кремлевская, та же, что и у Путина. Во всяком случае, столь же сильная и хитроумная.
Вынужден признать, что в России и, кажется, в Украине значительная часть общественно и интеллектуально активного населения мыслит с такой же логикой, что и чекисты тридцатых годов. Да и нынешние тоже. Они ставят знак равенства между признанием силы противника и призывом перейти на его сторону. Они внутренне не готовы быть на стороне проигравших и слабых только потому, что придерживаются тех же принципов и ценностей, что и лузеры. Этим выясняется и популярность уже многократно провалившихся прогнозов о скором падении режима Путина. И нежелание видеть реальные результаты Майдана.
Людям хочется быть на стороне сильного. Поэтому в условиях массовой, то есть, прежде всего, коммерческой культуры успехом пользуются поношения власти и пророчества о ее скором падении. Логика не включается. Спорить с рынком бесполезно:
надежда ходовой товар
надежда тщетная тем боле
отчаянье такой же дар
как вольный воздух
в чистом поле
Людьми отвергается дар отчаяния, который может быть использован по-разному. И как побуждение к терроризму и прочим экстремистским действиям. И как стимул к свободной интеллектуальной деятельности, к трезвому осмыслению происходящего и своего места в том мире, который складывается у нас на глазах и который многих не устраивает, как в России, так и в Украине.
Многое сказано о русификации украинской власти и оппозиции как следствии отказа от евроинтеграции и московских соглашений 17 декабря. День этот действительно войдет в историю Украины, как день ее выпадения из истории. Если, конечно, дело пойдет так, как идет сейчас. Пока нет оснований полагать, что направление движения может измениться. Более того, вполне вероятно, что приход первых трех миллиардов уже стал точкой невозврата. Невозврата в историю.
Сказано об этом достаточно, но все же повторим, поскольку глубина идущих процессов должным образом не оценена. Русские не исторический народ. У них нет истории, нет линейной исторической темпоральности. Их история измеряется не годами, а градусами при перемещении по кругу. Это образ почувствовал и наметил Иосиф Бродский в пьесе «Демократия!», где постоянно обыгрывается подмена поворота на 180 градусов поворотом на 360 градусов.
Вот это и есть главное, что составляет предмет выбора меж Европой и Россией. Предлагается этот выбор, естественно, не нациям, а правящим элитам, причем в качестве бонуса российский выбор предполагает полную независимость этих элит от собственных наций. Хотя у самих русских — это вовсе не «имперские амбиции Путина», а реализация их идентичности, лежащей в основе путинской политики.
Многое говорится об экономической необеспеченности евразийских проектов Путина и о том, что Европе его устремления будут ограничены. Между тем ограничены они, прежде всего, в Азии твердой и экономически проработанной экспансией Китая, с которым Кремль вовсе не собирается конкурировать, напротив. Китайское присутствие, например, в Казахстане, рассматривается как один из факторов, обеспечивающих политическую стабильность.
Другое дело — газовая конкуренция с Туркменистаном, но это, так сказать, текущие проблемы. Главное, чтобы политические системы стран, окружающих Россию, не подавали дурных примеров, как это было в Грузии и в Украине. Что же касается сдерживания имперских устремлений России, то ситуация не получила должной оценки ни у США, ни у европейских политиков. Поведение администрации Обамы на мировой арене близко к неадекватности, а Евросоюз теперь повязан Кремлем, сделавшим хитроумный ход с евродолгом Украины. И то, что более всего Украина должна США, не значит почти ничего.
Имперская активизация русских соответствует тому, на сколько градусов уже повернула Россия в очередном историческом цикле. Я говорил об этом в связи с недавним юбилеем Горбачева, повторю еще раз.
За последнее десятилетие окончательно преодолены демократические перегибы девяностых, которые теперь выглядят как кризис роста неототалитаризма, пришедшего на смену советскому строю.
Вспомним, на что была направлена перестройка, и что возникло спустя два десятилетия. Деидеологизация всех сторон жизни: есть — даже власть вне идеологии, если не считать таковой пронизывающие все общество прагматизм и утилитаризм. Преодоление всевластия партийного аппарата — его и в помине нет, «Единая Россия» ничего общего с КПСС не имеет, вот сейчас, например, она служит громоотводом. Ее поносят как партию жуликов и воров, и тем, кто реально правит страной, это только на руку — отвлекает и обличителей, и потенциальных конкурентов в ЕР, которые стали слишком много о себе понимать.
Экономика вроде рыночная, но свободного рынка нет. Она очистилась от планового маразма, интегрируется в мировую хозяйственную систему под полным контролем власти. То же и в политике. Нынешняя правящая элита обеспечила себе несменяемость без репрессий, без уничтожения элиты оппозиционной. Выборы вроде есть, но выборной демократии нет, как нет и электората, — только население.
Стремление к независимости от электората характерно не только для власти, но и для оппозиции. Это основа ее нового статуса. Она борется не за голоса избирателей, как это бывает на свободном политическом рынке, а за квоты, выделяемые властью для различных партий, как это бывает в распределительной системе. Менеджеров по продажам заменяют снабженцы, политиков — политтехнологи.
Нынешние политические образования не общественно-политические организации (партии, движения и проч.) демократического общества с развитой парламентской системой. И не то, что создается в период перехода от тоталитаризма к демократии. Это формирующиеся вместе с неототалитарным строем, внутри него псевдообщественные и псевдополитические организации, призванные интегрировать элиту, отошедшую от власти или ранее на нее претендовавшую, в новую политическую систему. Отделив ее при этом от остальной части общества.
Демоппозиционные политорганизации, выполняют важнейшую функцию: отстаивая свою монополию на оппозиционность, они лучше любого КГБ и агитпропа, препятствуют обновлению и развитию демократического политического сегмента. При таком взгляде на партийно-политическую систему современной России следует признать соответствие всех политических организаций задачам построения неототалитаризма в одной, отдельно взятой стране.
Только один политик из демократов, да и из всего политического истеблишмента, мужественно признал поражение в рамках электоральной демократии. Как всегда в России, это оказалась женщина — Ирина Хакамада: «Демократам всегда не хватало ответов на вопросы обыкновенных людей. И именно поэтому они все и проиграли. Потому что у них не было этих ответов не только в области идеологии или полемики, их не было и в реальной политике». (http://www.svobodanews. ru/content/Transcript/131718.html)
Но именно отсутствие этих ответов, отказ от апелляции к обществу и являются условием вхождения прежней элиты в новый истеблишмент.
Чуть сложнее получилось с языком неототалитаризма. Образ тоталитарного общества, созданный исследователями — учеными и писателями — прошлых лет, включает в себя непременную унификацию языка в сочетании с двойничеством, ведущим к мыслепреступлениям. Весь перестроечный плюрализм был всего лишь попыткой модернизации прежнего новояза, то есть новой унификацией мышления.
Оказалось, однако, что можно обойтись без новояза, который просто так не введешь, ибо предварительно надо вышибить из людей память о прежнем, живом языке. Эффективным оказался прямо противоположный и гораздо менее затратный метод: позволить всем говорить на языке своих мелких и мельчайших комьюнити, не допуская возникновения общего для всей нации политического языка, на котором были бы сформулированы, в частности, интегрирующие ценности и общепризнанные принципы государственного устройства.
И на все это, в сущности, была нацелена перестройка. Но только в рамках СССР. Действия Путина исторически предопределены тем, что следующий этап — это исправление последствий «крупнейшей геополитической катастрофы прошлого века», как президент России называет обретение нациями, удерживавшимися русскими в составе СССР, собственного суверенитета и государственности.
Это не какие-то имперские амбиции одного человека или группы лиц. Это не историческое отклонение. Это не то направление движения, которое зависит от экономических факторов. Это железная, неостановимая, ни с чем не считающаяся и никого на щадящая поступь империи. Такая элита, как нынешняя русская, ни перед чем не остановится.
Именно сейчас стал очевиден коренной порок той части русской элиты, которая правящей не является (рука не поднимается написать «оппозиционной элиты»). Она возникла исключительно благодаря перестройке и могла существовать только во власти и при власти. Когда она потеряла благосклонность Горбачева, то перешла под покровительство новой власти, набиравшей силу в РСФСР. И это принципиально отличает ее от политически активной части общества во всех бывших союзных республиках, где выбор в пользу национального развития, даже если он поддерживался частью тогдашней номенклатуры, всегда означал конфронтацию с Кремлем. Увы, не только как с центром союзной власти, но и позже как с центром власти России, которую тоже рука не поднимается назвать «новой».
И только осознав все это, можно переходить к осмыслению дальнейших перспектив Украины, России и Европы. Без тщетных надежд и пустых иллюзий, воспринимая отчаяние как интеллектуальную шоковую терапию, необходимую при переходе в другую реальность.
Дмитрий ШУШАРИН, историк, публицист, Москва, специально для «Дня»
