С многозначительной вкрадчивостью в разговор вплетается нота легкой усталости: ну не все ли равно, кто сбил этот чертов «Боинг»?
Лукавый тезис сначала осторожно тестируют отдельные чиновники, потом специальные блогеры, кто-то из них столь нетребователен по причине, так сказать, человеколюбия, которое вне политики: дескать, какая разница, если погибли люди, и не кощунство ли – суетно искать виноватого, когда еще не опознаны тела? Другие интереснее. И будто бы даже честнее, потому что вопрос задают прямо: какая разница, если, какой бы ни оказалась правда, никто все равно не пойдет в гневе свергать правителей, устраивать революцию, или хотя бы бежать из этих проклятых мест без оглядки. Значит, разницы нет, жизнь продолжается, хотя, конечно, погибших жаль.
СВОБОДА СПРОСА
Речь не о сетевых троллях, и не о тех, кто ни в чем не виноват просто потому, что глаза им давно выел едкий эфир. Не о бегущих в ужасе от любой свободы носителях рефлексов растворения в огромной массе. Речь о тех, кто все неплохо понимает, а их немало – для кого разницы нет.
Это, может быть, и не станет явным общественным мейнстримом, хотя не надо быть большим конспирологом, чтобы заподозрить в этом попытку власти нащупать и проверить очередные пути к отступлению. Но операция «Примирение с действительностью» для этой власти такой же, а может быть, и позначительнее, капитал, что и 83 процента народной поддержки, которые зафиксировал незадолго до «Боинга» сам Gallup.
«Какая разница?» – это формула отношения к власти, которую прежде можно было бы ошибочно принять за простой конформизм. Он же с этого и начинается: если от власти нельзя избавиться, значит, надо к ней притерпеться. Особенно, когда эта власть не мешает жить по тем возможностям, которые стоят этого компромисса. Ну да, конечно, много в стране неприятного, от соседей по двору до коррупции и дефицита демократии. Но, с другой стороны, где этой демократии избыток, и кому она помогла, и так далее – по всему списку вопросов, задаваться которыми даже в кругу респектабельных людей уже давно перестало считаться пошлостью. Что тоже было формой компромисса.
НООСФЕРА ДЛЯ БОЛЬШИНСТВА
Идейная убежденность в чем бы то ни было стала формой чудаковатости, и чудаковатые с этим тоже смирились. Некоторым даже пришлось прикинуться хипстерами, потому что убеждения стало чем-то сродни желтым очкам и смешным коротковатым брюкам, которые как раз были нормой. В кругу среднего класса эти убежденные стали чем-то вроде сексуального меньшинства в политкорректном обществе, и все согласились, что это если не правильно, то, так сказать, объективно. Хипстерам – можно.
Ведь если нельзя ничего сделать с режимом, который вызывает брезгливость, остается только ее побороть. То есть, разобраться не с ним, с самими собой. В конце концов, конформизм ведь вполне простителен и понятен, просто желание притерпеться к внешнему миру заканчивается переустройством и адаптацией собственного нутра. Речь ведь о тех, кто при желании мог бы сказать правду хотя бы себе. Но ради чего подвергать риску трудную радость внутренней гармонии? Потому все не так уж плохо, где-то даже хорошо, и раздражает не столько власть со своими странностями, на которые можно не обращать внимания, сколько вечно принципиальные, ко всему прочему напоминающие о твоей собственной беспринципности – вроде тех, кто в магазине вечно требуют сдачу, раздражая кассиршу и задерживая очередь.
Конформизм простителен, зло благодаря его триумфальному шествию, как положено, банализируется, и оно уже и не зло вовсе, а так, анекдот, пусть и немного скверный. В общем, консенсус достигается в форме повсеместного согласия про вездесущую Америку, и, конечно, про то, что у нас тоже мерзко, кто спорит, но где лучше – у хохлов, что ли?
Кто сказал, что бегство от свободы – удел нищих духом?
Все это уже стало этакой российской ноосферой. Советско-пролетарское, с подозрением «Не нравится – уезжай!» - сегодня аргумент тех, кто состоялся, притерпелся и даже научился получать удовольствие, в том числе и от слияния с неприятной, но единой в своем комфортном величии народной массой. А если не уезжаешь, значит, слабак и болтун, и нечего тогда портить наш и без того ядовитый воздух своим вздором и своими претензиями. Это очень важно – найти в себе силы и умение оказаться с большинством, чтобы не утратить возможность при нем состояться как настоящей личности.
Простительно. Но потом падает малайзийский самолет.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СТРОЙ
То, что вчера ошибочно считалось конформизмом, сегодня становится позицией. И уже не отшутишься. Быть демшизой или хотя бы с выражением переглянуться, когда телевизор рассказывает о карателях, целившихся в самолет Путина, - моветон. А выбор плохой, – если не демшиза, то Дугин, и это только кажется, что посередине есть что-то невыжженное. Рейс МН17 - не Pussy Riot, где возможны толкования и двусмысленности, не Болотная, даже не Майдан. Здесь все просто. Как Беслан: либо ты признаешь, кто на самом деле стрелял по школе, либо, оспаривая очевидное, стрелявших оправдываешь. Либо ты взвешенно и без истерики просто признаешь факты, либо присоединяешься к тем, кто даже долгую зиму объясняет мировой ненавистью к России. И присягаешь тем, кого уже на самом деле для себя выбрал.
Такая история: присягаешь, даже если просто спрашиваешь, какая, к черту, разница? Не нравится присоединение Крыма? О'кей. Можешь что-то возразить по существу? Значит, будь с нами и со своим народом. Не нравится – уезжай.
И какая, действительно, разница, кто и как сбил самолет, если все равно придется это принять и с этим жить – а раз так, то и нечего мешаться, и так тошно. Границы того, что можно будет снова не осуждать, не обсуждать и принимать как должное, неимоверно расширятся, и с этим придется согласиться всем, и тем, кто знает о разнице, и тем, кто предпочитает о ней не задумываться.
Дело ведь в том, что завтра все утихнет. И снова можно будет делать вид, что зло – вовсе не зло, а так, скверный анекдот, которым становится зло, которое все время побеждает. И можно будет не вспоминать ни о самолете, ни даже, наверное, о Лисичанске. Все снова устроится. И снова можно будет смотреть через хипстерские очки на страну, которая перестанет спорить о «Боинге», как она перестала, не будоража себя, спорить о Беслане.
Те, кто уверял, что разницы нет, окажутся правы, потому что им нечего возразить. И конформизм после MH17, то есть, с ним, опять станет понятным и простительным, потому что все утихнет, и снова покажется, что можно быть посередине. Судя по статистике, таких среди 83 процентов всенародной поддержки, должно быть, не так уж и мало.
Границы нормы же все время куда-нибудь сдвигаются, особенно, когда никто им в этом не мешает. Тех, кому не нравится, никто не держит. Нет? Тогда добро пожаловать, в строй.
Вадим ДУБНОВ, специально для «Дня», Москва
