Перешагнув в новую эпоху, самое время задуматься: останется ли XX век в памяти людей как век величайших катастроф в истории человечества? Чтобы точно ответить на этот вопрос, хорошо бы уметь предвидеть будущее. Но уже сейчас можно сказать, что семьдесят лет почти беспрерывного насилия — восемь войн и революций — сделают XX век одним из самых черных периодов в истории человеческого общества.
В самом деле, когда Наполеон заявил, что трагедия перестала быть уделом индивида, и что генералы и политики приходят на смену драматургам, мог ли он представить себе, до какой степени окажется прав? Военным кампаниям самого Наполеона было далеко до Вердена, где тела убитых людей смешались с землей. Им было далеко и до Ленинградской блокады, когда у живых не было сил похоронить умерших, и до Курской битвы, в которой сражавшиеся уже не различали день и ночь.
Что до знаменитой Великой Французской революции, то и она была лишь бледной предвестницей революций нашего века. В 1865 году Эдгар Кине это предчувствовал, когда сравнивал гибель приговоренных к якобинскому террору и казненных средь бела дня на площадях Парижа, с гибелью будущих каторжников в пустынных снегах Сибири. Однако ему не хватило воображения (да и кому бы его хватило?) представить каннибальскую кампанию, которая развернется в Китае в 1968 году на гребне культурной революции, когда в коллективном приступе чудовищного озверения социум пришел к выводу, что «враги народа» должны быть съедены.
Войны и революции перемешались в XX веке столь поразительным образом, что кажется, будто между ними существует прочная внутренняя связь. Если проанализировать новейшую европейскую историю, то, очевидно, становится ясно, что прародительницей всех последующих всплесков насилия стала Первая мировая война. Именно она позволила расцвести русской революции, итальянскому фашизму и германскому нацизму. И она же вызвала, словно второй акт незаконченной пьесы, Вторую мировую войну. А в 1945 году конец японской оккупации в Азии, в свою очередь, проложил путь китайской революции и последующим тридцати годам насилия в Китае, кульминацией которого стали Великий Прыжок и культурная революция.
Но возникает закономерный вопрос: закончена ли страшная пьеса или следует ожидать третьего акта? Если драматург уже поставил точку и занавес опустился, то мы можем сказать, что конец «холодной» войны, развал СССР и политика модернизации Китая вернули человеческую историю в русло свобод и рыночной экономики, которые она оставила в каком- то саморазрушительном безумии в 1914 году. Верно ли такое оптимистическое прочтение пьесы — покажет будущее. Но кажется безусловно верным то, что войны и революции еще не завершились. Да, конец раздела Европы положил конец основным стратегическим последствиям Второй мировой войны. Однако не следует забывать, что при этом в Азии мало что сдвинулось с места. Корея по- прежнему остается расколота на две половины. При каких условиях она сможет объединиться? В какой момент? После каких региональных конвульсий? Никто этого не знает. Хотя и остается слабая надежда на то, что удастся найти выход из этого конфликта, совершенно ясно, что это произойдет более дорогой ценой (во всех смыслах этого слова), чем в случае воссоединения Германии.
Раздел Китая, который является прямым следствием китайской революции, ставит перед нами еще более сложные вопросы, ибо в данном случае столкновение матерой автократии и молодой демократии играет столь же значительную роль, как и национальный вопрос. Как известно, Тайвань в настоящее время прямо заявляет, что о воссоединении невозможно и думать, покуда континентальный Китай подчинен авторитарному коммунистическому режиму. Анализ ситуации, сложившейся в этом регионе, показывает, что идеологический спор, который в начале 90-х годов прекратился между Востоком и Западом, по-прежнему продолжает существовать на Дальнем Востоке.
Какими бы ни были экономические нововведения в Китае, совершенно ясно, что он продолжает применять старые добрые ленинские принципы. Смесь роскоши и репрессий, с которыми Китай недавно отпраздновал 50-ю годовщину революции, свидетельствует об этом достаточно ярко. В стране, чье общество безуспешно ищет новые идеи и ценности, на которые можно было бы опереться, неизбежно победят идеи национализма, ибо они единственные, вокруг которых власть еще может надеяться объединить свой народ.
Таким образом, оснований для оптимистических заявлений типа «XX век увековечил победу либеральных идей и рыночной экономики» довольно мало. Война в Чечне и кремлевские методы управления страной достаточно ясно свидетельствуют, что Россия живет по своим правилам, когда дело касается демократических свобод или, проще говоря, человеческой жизни. Более того, в этом нет ничего удивительного. Удивительным было бы как раз противоположное. Историки убедительно нам показали, что Франция потратила около века на то, чтобы оправиться от гораздо более кратковременных революционных конвульсий. Многие западные умы полагали, что обращение к либерализму в России и Китае будет легким. Этот легковесный оптимизм определяется двумя причинами: во- первых, отсутствием подлинного сочувствия к российской и китайской трагедиям, и, во-вторых, поверхностным характером их собственной преданности демократическим свободам.
Именно те драмы XX века, которые до сих пор не разрешены и потому не отошли в прошлое, будут определять историю наступившего века. А ее непросто предсказать. Как говорил Дж.Оруэлл: «Если все революции терпят неудачу, не все они проваливаются одинаково». И после эпохи тирании политических утопий, которая принесла столько бедствий, нам необходима вовсе не смутная вера в либерализм. Необходим возврат к самим истокам политической мысли, которая укореняла политику в этике. В конце концов не случайно то, что первое великое произведение на эту тему — «Республика» Платона — носит также название «О справедливости».
Тереза ДЕЛЬПЕК, Le Mond
Подготовила Екатерина АБРАМОВА (http://www.westi.Ru)
