Известно, такая «промузыкальная» классификация имеет и свои уязвимые стороны, ибо ни одно из искусств не владеет привилегией абсолютного совершенства. Та же музыка, как заметил Кант, «лишена вежливости»... Кино? Опорочено сиюминутностью и суетой. Скульптура, кряхтя, преодолевает сопротивление материала, а малярное произведение воняет скипидаром. У Юли все, однако, несколько иначе. Кино болеет содержанием (видеофильм 1995 года «Вторая половина», где пальцы мастерицы не просто выминают глину-шамот, единственную по-настоящему оцененную материальную стихию — они выспрашивают у нее тайну формы). Живопись, по ее словам, «выпускает из себя сюжет», часто приближаясь к абстракции сельвовых чащ. Ее скульптура избавляется от тошно-классической определенности, как от хлама... А музыка является таковой, которая активно присутствует в каждом из жанров, как неповторимое воплощение Времени — Времени создания и Времени выбора.
Отсюда образ пружины — настоящей, не игрушечной, из металлических витков-близнецов — во многих произведениях Лазаревской. Пружина — упругая и подвижная (с залогом возвращения) — парадоксальное сочетание акта и потенции, старта и фальстарта, статики и динамики. Серия ее работ называется «AMOR-тизация», в чем одновременно прямое указание на происхождение одного из главных элементов произведения (который в «первой жизни» был амортизационной трубой) и на «бесплодный порыв любви». Мол, никуда мы не убежим, ни в какие небеса. Пружина, как время, дает иллюзию выбора.
ЗАГАДОЧНАЯ ШКАТУЛКА
Позицию современного художника Юлия Лазаревская определяет как состояние «between boxes», «между шкатулками, в межшкатулочном пространстве, наполненном взаимоисключающей информацией, поникшего под ударами совершенности предыдущей... « Ей самой это не угрожает, ведь она не снаружи, а в середине своего «bох’у», в своей персональной «шкатулочке», которую она обставляет изделиями собственного воображения и собственных же рук. Собственно, bох — не герметически замкнутая шкатулка, а ящичек, куда свободно проникает воздушная струя, но, посторонним в него вход воспрещен, — «только для сумасшедших» (и художников). Любопытство Юли к жизни — не художественно-безжалостный рентген, неловкий взмах скальпеля, который вскрывает мышцу, а попытка украдкой заглянуть в чуть выдвинутый ящичек, не нарушив тайной жизни вещей. Окружающий мир не нужен ящичку, а сам он ему нужен очень — отсюда его камерная независимость. Независимо-задиристо дрейфует «Крейсер «Степин», ощетинившийся декоративными длинными трубками, похожими на срезанные камышинки — настоящий городок, окруженный бортами, как стенами крепости. Но он, по существу, является такой же декоративной шкатулочкой, полочкой, на орбите которой господствует согласие и порядок — «трезвый корабль», ибо «пьяный» давно пошел на дно, пуская пузырьки. Корабль- путешественник и загадочный ящичек — два искушения детства (в «Крейсере...» они слились в один образ), которые с годами вдруг забываются, отодвигаясь вдаль или на второй план — но Лазаревской их удается поймать за эфемерный хвост, словно вспомнить сон, который спешит раствориться в рассветной мгле нового дня.
В мастерской Юлии Лазаревской много полочек (эмансипированных ящичков?), которые превращают рабоче-служебное пространство в зону потенциальной экспозиции. «Квартирная выставка» как-то освятила стены ее жилища (историк, наостри свое перо: было это 04.11.1996 г.) — условно-театральной, а не вынужденной однодневностью (и сумела стать событием художественной жизни). Но и вне всякой оказии, атмосфера легкодушистого праздника не выветривается и в будни, давая о себе знать и при попутном визите...
Свет — на пластике. Куклы, много кукол на полочках. Два стыдливые топорика. Потресканное «яйце-райце». Семья ракушек, нанизанных на заостренные палочки. Человекопосудина, застывший танец в зернистом шамоте.
ЗДРАВСТВУЙ, ЯЙЦО!
Подойдем, поздороваемся с каждым экспонатом (хотя и не подходит им это имя, ибо живые они, как и мы с вами). Отдельно и по очереди. Просеем золотые крошки догадок сквозь сито времени.
ЯЙЦО. По Д. Холлу — который делает акцент на религиях Ближнего Востока, оно — символ создания, а следовательно — весенних праздников, возрождения, в христианстве — Воскресения, а также (птичье яйцо с надтреснутой скорлупой в натюрмортах) — атрибут Девы и Младенца. Думаю, наша автор не отказалась бы от большинства из этих толкований, но не отдала ни одному из них решительного преимущества. Скульптурное яйцо Лазаревской — округлая глыба, идеальный астероид, гигантская точка из камня, беременный круг, кроткая бомба без права на взрыв. В живописи присутствием яйца вносится оттенок красочной двусмысленности и иррационализма. «Валаамова ослица» — известно, с яйцом (на горбе), не простым, а золотым, бархатно- разукрашенном. Яйцо — и в «Прогулке» (с прозрачной персоной), тщательно возложено на грабарку. У Лазаревской к тому же — основной атрибут «Грехопадение» (напомним, что и в традиционной живописи эмблему искушения — яблоко — иногда замещал лукавый гранат): его передает Адаму Ева с нестыдливой значимостью, словно и не надеясь на наказание. Следовательно, яйцо — свидетель Времени, альфа и омега, начало и конец ручья времени. (К тому же, и головы персонажей по форме преимущественно яйцеподобные).
ПТИЦА. Невзирая на материнскую близость с яйцом, никогда с ним не изображается вместе. Сама по себе или на продолговатой ленивой рыбе («Душа и тело»), или на закинутом вверх человеческом лице («Псалом»). Кажется, птица, и только чуть- чуть не птица. Сохраняя все родовые метки своего пернатого свояка, птица Лазаревской ближе к геральдическому тотему. Кажется, Времени она неподвластна, ибо и стоит на его страже, как нестареющий архивариус.
КУКЛА. Сублимированная мечта девочки, которая в детстве мало играла с куклами («Время было такое... тогда кукол не было так много, как сейчас»). Первая кукла — Наталья — была на двоих с сестрой; вторая — большой резиновый слон — его ей подарили после «прокола ушей» (он отзовется в «Секторе 49»: слон, который стоит на тумбочке) и «Кукла — сестра, дитя, вторая половина... ближе чем мать». Неисправимое ощущение собственного сходства (непохожести двух родственных комков плоти — зеркально отразилось в модификации кукол, которые так же похожи-непохожи между собой, хотя и намекают на серийность, но, непременно нарушаемую. Чем? Хотя бы прихотью выборочного «любимчества» — есть же куклы, которых кладут к себе под подушку и про которых забывают. Юлины куклы напоминают болезненно-сонных «живых» — за страдание подарено им право гражданства, спасение от «кукольных» конвульсий и «кукольного» автоматизма. Зато «живые» и «настоящие», в свою очередь (например, серия «скукоженных персон») так похожие на кукол... Кукла — жертва Времени.
РАКУШКА. Рядом с Яйцом — один из атрибутов рождения мира, «горизонтов утренних мировых творений» (Рильке). Песок и пена (а по мифу — не только пена...) не скатились с ее ажурных позвонков, что, по-видимому, была прадавней подсказкой для формы деки арфы. Потом — гребешок в причудливой прическе современной жеманницы (последнее на сегодня произведение Лазаревской). Прабабка человечества согласна на роль элегантного анахронизма в новомодном балете? Ракушка — хранитель сокровищ Времени, которое неохотно откупоривает свои фундаменты для посторонних: зато как раскроет — берегись, Фома Неверующий.
Словарь образов Юлии Лазаревской продолжается...
Время осторожно крадется различными тропинками — широкими, как зеленая улица, и тернистыми. Время проскальзывает сквозь ушко иглы. Юля Лазаревская — из тех художников, которым суждено ступать по всем его путям.
СПРАВКА «Дня»
Юля Лазаревская родилась в Киеве. Имеет высшее музыкальное образование. Работала в кинематографе в качестве музыкального редактора, сценариста, кинорежиссера. С 1987 года занимается скульптурой и живописью. Последнее время экспериментирует в области синтеза искусств.
Ее работы находятся в галереях современного искусства Украины и Германии, приватных коллекциях Канады, Голландии, Израиля, Швеции, Франции и Австралии.
Автор фильмов: «Писанки», «Золото скифов», «Исповедь», «Георгий Нарбут. Живые картины», «Другая половина», «Меандр», «Сонеты», «Kindersurprise».
