Айвазовский — автор, которого знают все, но спорить о котором не желает никто. Столетие безоговорочного признания не проходит бесследно: на весах слепое упоение уравновешивается усмешкой — также слепого! — скепсиса. Степенный господин с мечтательно прищуренными глазами и лишаеподобными по моде того времени бакенбардами — эдакий генерал-либерал из «Скверного анекдота». Между прочим, Достоевский отдавал ему должное на фоне морского пейзажа: «Здесь он мастер без соперников». Но при жизни ему приходилось слышать — из уст известного критика Стасова — и такое: «...Айвазовский до такой рутины дописался... со своими вечно голубыми морями, лиловыми горами, розовыми и красными закатами, со своим вечно дрожащим лунным светом и с прочею застарелою и застывшею неправдой и преувеличением...» Словом, Айвазовский — любимый художник советских ветеранов ВОВ, которые коллекционируют открытки с репродукциями его полотен. И это все?
Начнем с того, что не Иван, а Ованес, и к тому же в течение 24 лет — Гайвазовский; потомок древнего армянского рода, который в XVII веке оказался на Галичине, а в начале ХIХ века, значительно обнищав, — в Феодосии. Следовательно, будущий академик (лавры эти получил очень рано) сначала упражнялся как «мальчик» в кофейне. Помимо художественного призвания — куча возможностей. Например, эвентуальный диссидент: его блестящая карьера едва не накрылась с самого начала; отмеченная серебряной медалью 2-й степени картина появилась на выставке «без разрешения начальства», и это дошло до ведома самого... Николая I. Запахло жареным, но за художника вступился баснописец Крылов, и картину даже приобрели для Зимнего дворца. Айвазовский — археолог: в 1853 году откопал более 80 курганов, в том числе нашел ювелирные изделия IV ст. до н.э. Айвазовский — спутник гениев: играл в преферанс с Гоголем, музицировал с Глинкой; родной брат — архиепископ и ученый; выставку произведений за три месяца до гибели посетил Пушкин с женой (художник запомнил ее платье из черного бархата и соломенную шляпку со страусиным пером). Айвазовский — «рабочая пчелка» и чудак по совместительству: шесть тысяч произведений при жизни (по другим данным, 4 тысячи); иногда — несколько полотен в день; писал с 6.00 до 16.00, подпрыгивая на месте. Немало написано об Айвазовском-благотворителе и Айвазовском — друге украинского народа...
Для меня Айвазовский прежде всего романтик. Безусловно, осторожный, немного ограниченный, но не менее яркий, только без богоборчества и сатанизма. Разве не романтический жест — узнав о резне армян турками в 1895 году, выбросить в море орден, подаренный ему султаном? Есть романтики, которым суждено, не жертвуя душой, избежать ударов судьбы и дожить до почтенной седины, которым часто сопутствует клавиатура блестящих наград. На автопортрете Айвазовского 1892 года их не менее десятка, а еще — позументы и белые штаны, как мечта Остап Бендера. Но на рисунке 1840-х годов — он в одежде тореадора; путешественник, подвергшийся нападению бандитов, которые, содрав с него денежки, взамен одарили его... кистями роскошного винограда. (На Кавказе его рисунок, пущенный по рукам аборигенов, вернулся назад со следами крови). Певец моря? — Ради бога! У Айвазовского есть картины и несколько иного плана: серия полотен, посвященных Колумбу, и «Наполеон на острове св. Елены»; собственная «Гибель Помпеи» и «Пожар Москвы 1812 г.», «Древняя беседка Готическая» (первое произведение автора — 1829 г.) и «Хаос», который приобрел для своей коллекции Папа Римский Григорий ХVI. Даже знаменитый «Девятый вал» становится в один ряд с «Плотом «Медузы» Жерико. Если последний откровенно основывался на факте политического скандала («Адмирал Нахимов» образца начала ХIХ ст.), то относительно первого постарались советские критики, узрев здесь социальную аллегорию: уставшие герои из последних сил противостоят натиску самодержавной стихии. Некоторые любят «более социальное», но для романтика достаточно и этого.
И, конечно же, дымок ориентальности, «мягкий восточный колорит», найденный не кем-то, а романтизмом. Конкретно на Киевской выставке надолго застываешь перед «Сценой из каирской жизни» (1881): купечество отдыхает, ловит кайф, курит кальян и от скуки поглядывает на оборванную одалиску. Зато удачен сказочный купол мечети, который мерцает, как... морская волна.
Бури Айвазовского писались одновременно с «Песнями Мальдорора» Исидора Дюкаса, графа Лотреамона, у него же в первой части читаем, словно комментарий к некоторым полотнам его — на 30 лет старше — современника: «Окидывая взглядом бескрайнюю пустыню неторопливых вод, ты с полным правом наслаждаешься своей естественной красотой. Величественный покой — лучшее из всего, чем наградил тебя Творец, твое дыхание размеренное и сладкое, преисполнено беззаботности и вечной непреодолимой мощи; загадочное, непостижимое, без отдыха гонишь ты чудо-воды во все концы своих владений. Едва откатится одна волна, как на смену ей растет другая, закипает пеной и сразу же тает с грустным роптанием, которое словно напоминает, что в этом мире все эфемерно, как пена». (Далее уже из другой оперы — «синяк на горбе земного шара», «горькая вода» и пр.) Багряный Sunset звучит у художника, как горн. И «маринность» его творчества — не количественная приоритетность определенного жанра, а настроение: суета сует, увиденная среди волн, вычитывается и на суше, и среди гор. Взгляните на киевских «Чумаков»: степь — как море, пыль — как монохромная радуга, ветряная мельница — как маяк, одинокий прохожий — как пловец.
Что касается последователей, то их у Айвазовского был легион. У Боголюбова трогает роспись «натуральных» деталей, у Блинова — топографическая точность корабельных аксессуаров, у Судовского — эффекты жидкостной прозрачности... Складывается впечатление, что ученики-маринисты, собравшись вместе, разделили между собой «сферы (маринного) влияния». Но это не пошло им на пользу, особенно в ХХ веке.
Не Айвазовский родил маскульт — это маскульт целое столетие силится превзойти Айвазовского. И не может.
