Во время Франкофонии в марте 2011 года Украину посетили несколько писательниц из Швейцарии. Одна из них — Сильвьян Дюпюи. Автор, фанатично преданный слову. Она с восхищением рассматривала киевские достопримечательности, что неудивительно — ведь в роду госпожи Дюпюи было несколько украинцев.
— Насколько мне известно, у вашей мамы украинские корни...
— Да, это правда. Моя прабабушка родом из Хотыни. В начале прошлого века она отправилась учиться на врача в Женеву. В то время в Женеве было полно русских и украинцев. Здесь она встретила эмигранта из России, они поженились и поселились в Женеве. Оба были врачами. Но это еще не конец! Отец моей мамы был итальянцем, ее мать — украинкой. А мой отец — француз. Такая смесь!
— Действительно сложно... Чувствуете ностальгию по этим странам?
— Нет, ведь вся моя жизнь прошла в Женеве. Прекрасный космополитичный город. До тридцати лет (то есть до 1989 г.) я и думать не могла, что когда-нибудь увижу Украину! Вместе с тем тосковала по языку (не знаю, по русской или по украинской речи), который часто слышала в детстве, не понимая, однако, ни слова. К сожалению, моя мать уже не разговаривала ни по-русски, ни по-украински.
Именно поэтому посещение Киева меня очень растрогало. Каждый раз, когда слышу ваш язык — особенно когда речь идет о поэзии — внутри меня шевелится что-то из прошлого, что-то призабытое, всплывают лица людей, которых я любила... Ваш язык просто не может оставить равнодушным! А еще я очень люблю Францию, по которой очень тосковал мой отец. В детстве я представляла ее себе государством писателей.
— У вас столько масок — вы и поэзию пишете, и пьесы, и эссе, преподаете в университете, руководите общественной организацией. Какое из лиц вам подходит больше всего?
— Конечно же, маска писателя. Я никогда не хотела делать карьеру в системе образования. Мой приоритет — литература. Писательство — моя основная работа, поиск смысла и формы.
Впрочем, семь лет назад меня попросили преподавать в Женевском университете франкоязычную литературу Швейцарии. Это единственный мой курс. Я работаю на факультете современного французского языка и литературы. Также читаю курс французской литературы школьникам-бакалаврам.
— Преподаете франкоязычную литературу или ретороманскую? *
— Франкоязычную. Самоосознание франкоязычных швейцарских авторов началось с Шарля-Фердинанда Рамю, то есть в начале ХХ в. Но до того был женевец Руссо, был житель кантона Во Бенжамен Констант, была мадам де Сталь. Это уже XVIII в. Впрочем, ни Руссо, ни Констант, ни де Сталь не считали себя «франкоязычными швейцарскими писателями». Это понятие появилось лишь в середине ХІХ в.
— А что представляет из себя литература на ретороманском языке?
— Ретороманский — четвертый государственный язык Швейцарии. Долгое время это был язык исключительно устной речи. Писать на нем, унифицировать его начали только в конце ХІХ в. А последние 30 — 40 лет развивается полноценная ретороманская литература. Читателей у нее маловато, так что в Швейцарии ретороманских писателей много переводят. Конфедерация выделяет на это немалые средства. Используют ретороманский язык только на востоке Швейцарии, в более близкой к Италии части. В ретороманском много уникальных остатков из латыни.
— Можно ли сказать, что ретороманский язык «более швейцарский», чем другие?
— Действительно, это единственный исключительно швейцарский язык. Но еще есть диалекты в немецкоязычных кантонах. Для тамошних жителей это их настоящий язык. Я бы даже сказала, что немецкий для них — лишь второй язык.
— А французский язык Швейцарии тоже отличается от французского языка той же Франции?
— Нет, разницы нет. Разве что несколько слов.
«ХИМЕРНАЯ УДАЧА...»
— Чем франкоязычная литература Швейцарии отличается от французской литературы?
— Со временем разница уменьшается. Молодые авторы из разных стран Европы постепенно начинают создавать одну и ту же литературу. Общеевропейскую. Но если посмотреть в прошлое, то 30 лет назад были темы и традиции, присущие сугубо швейцарской франкоязычной литературе — по крайней мере другое отношение к языку. Что бы там ни было, думаю, очень долгое время мы существенно отличались от французов — потому что не хотели быть такими, как они. Были авторы послевоенного периода, которые не вписывались ни в одно из тогдашних главенствующих направлений французской литературы. В 60-е были писатели, которых можно было считать близкими к течению «нового романа», но они писали без связи с «новыми романистами» Франции, а иногда даже предшествовали им. Скажем, Катрин Коломб. Это действительно малоизвестная страница французской литературы.
— Не хотели быть такими, как французы... А может, не могли? Во время Второй мировой войны Швейцария сохраняла нейтралитет. Так что ее опыт был уникальным. И отношение швейцарских писателей к тем страшным событиям должно было быть другим. Было ли чувство вины?
— В этом контексте есть один интересный автор — Иветт З’Граген. Ее отец — из немецкоязычного кантона. Детство и юность Иветт прошли в Женеве, во время войны. Швейцария была окружена, закрыта, у людей не было связи с внешним миром. З’Граген пишет, что тогда ей не очень хотелось знать, что такое война, что такое геноцид. Об этом она узнала потом.
Действительно, вы правы, после войны швейцарцы чувствовали стыд, вину. Мы оказались за рамками войны, мы не стояли плечом к плечу с другими, мы не пережили ненависть и разрушения. Швейцарцы были в привилегированном положении, хотя все те годы они жили в страхе — вдруг все это закончится! Химерная удача... Можно было сделать больше, можно было принимать беженцев. В романе «Молчаливые годы» Иветт З’Граген пишет об этих муках совести после войны.
— Можно ли сказать, что война разделила швейцарцев: на немецкоязычных, которые разговаривали на языке врага, италоязычных, которые использовали язык коллаборантов, и франкоязычных, у которых был общий с членами движения Сопротивления язык? Ощущения у них, наверное, были довольно разные...
— Для швейцарцев это стало огромной проблемой. А как же, Гитлер был нашим врагом, и Гитлер разговаривал по-немецки... Отношение к языку усложнилось.
Во время войны швейцарцы каждый день ждали оккупации. Было чувство, что чудо скоро закончится. И что было делать? Решили: говорить об этом не следует. Так что после войны установилась глубокая тишина. Целое поколение замалчивало те события.
«Я ВСЕГДА ЖДУ РЕАКЦИИ ЗРИТЕЛЕЙ...»
— В Украине иногда можно услышать мнение, что театр умер, что драматурги влачат существование, что писать для театра — бессмысленно. Вы — известный драматург — согласны с такой точкой зрения? Как живет театр в Европе? Есть ли у него будущее?
— Пятнадцать лет назад я бы ответила: «Нет, к сожалению, нет». Но сегодня театр снова становится важной частью жизни. Швейцарские и французские драматурги долго боролись за то, чтобы в театрах ставили произведения еще живых авторов. Так, по моему мнению, происходят перемены к лучшему. Я уверена, сегодня люди нуждаются в театре — ведь там есть возможность собрать большую общину и вместе подумать над решением какого-то важного вопроса. Конечно, издатели все меньше интересуются пьесами, но для опубликования произведений есть интернет.
Я верю в театр. Это место, где люди собираются вместе, чтобы отреагировать на проблему. Публика должна реагировать. Мне очень нравится, когда зрители остаются после спектакля и дискутируют.
— Зачем вы написали продолжение знаменитой пьесы о Годо?
— О, в молодости я просто обожала Беккета! У меня было немало знакомых актеров и режиссеров, уже подростком я знала, что буду писать пьесы, но с чего было начинать? Дилемма... Так что я взялась за Беккета. Отдала ему должное, но одновременно тем текстом я хотела сказать: да, Беккет чудесный, но можно писать и по-другому. Мы, нынешние, нуждаемся в другом.
— А без текста, без пьесы театр может существовать?
— Конечно! И существует. Скажем, смешивают театр с танцем. Или вообще обходятся без текста, делают своего рода коллажи. Но для меня пьеса остается важной частью театра, так как фабула — отправная точка, от нее отталкивается мысль, люди начинают задумываться. Даже Брехт в своем «новом театре» не отказывался от фабулы. Сначала следует построить что-то из текста, а уж потом эта конструкция — с помощью постановщика и актеров — рождает другую.
— Вы руководите Ассоциацией «Дом литературы в Женеве». Что это за организация?
— Во многих городах Европы действуют дома для писателей. Только в Германии их десятки. А в франкоязычных кантонах Швейцарии долгое время не было ни одного. Пять лет назад мы решили создать в Женеве Дом литературы, который имел бы тесные связи с подобными учреждениями в немецкоязычных кантонах, Франции, Бельгии, других странах. С 2006 г. устраиваем «кочевые сезоны»: нас приглашают в театры, музеи, библиотеки, совместно с нами устраивают литературные и поэтические вечера. С недавних пор у нас есть здание в центре города. В нем мы встречаемся, дискутируем, читаем свои произведения. У нас можно получить всю информацию об истории и современности швейцарской франкоязычной литературы. Даже кафе действует.
— В Европе два типа писателей: звезды наподобие Фредерика Бегбедера или Амели Нотомб — им Дома писателей точно не нужны, — а есть и другие, немодные, известные в узком кругу. В основном они зависят от милости государства. Насколько важна государственная поддержка для швейцарских писателей?
— Действительно, в Швейцарии и Франции государство поддерживает писателей, но значительной эту поддержку не назовешь. Можно получить стипендию, но удается это нечасто и никогда несколько раз подряд. Заработать на жизнь литературой в Швейцарии невозможно — даже если швейцарцы и много читают, все равно их мало. Причем ситуация не намного лучше для тех, кто издает бестселлеры в Париже, за отдельными исключениями типа Амели Нотомб или лауреатов Гонкуровской премии. Даже самая известная на сегодня швейцарская писательница Агота Кристоф, переведенная на более чем 70 языков мира, вряд ли живет с литературы, а если и живет, то живется ей неважно. Думаю, выбор здесь простой — либо ты зарабатываешь литературой на жизнь (тогда должен выполнять ряд требований: каждый год издавать по книжке, иметь успех и т.д.), либо же ты пишешь то, что должен. Второй вариант в основном означает долгий путь к читателю...
* Во французском языке разница в этих двух словах — лишь в одном звуке. Франкоязычная швейцарская литература — litterature romande. Ретороманская литература — litterature romanche. Вопрос построен на игре слов.
